Оксана Демченко - Бремя удачи

– Да, – откликнулся за нас Семен. – Карл, это в большей мере моя вина. Я обязан был еще вчера все заметить и принять меры, это ведь моя работа. Но я получил доступ в частную коллекцию семафоров и прочего дорожного старья. И увлекся. Сейчас стою и пробую понять: а случайно ли это? Или меня отвлекли…

– Есть здоровая настороженность и есть паранойя, – усмехнулся папа. – Твоя задача, Сема, учиться различать одно и другое. И помнить: ошибки делают все. Это неизбежно, если вообще делать хоть что-то, а не прятаться от событий в глухом безлюдном лесу.

Мы с Семеном кивнули. Было стыдно и немного страшно. Хотя теперь, когда смерч сгинул, скорее – именно стыдно. Подошла Геро, погрозила мне пальцем и укуталась плотнее в узорный платок. Напела несколько звуков, повела рукой, стараясь всем подарить уверенность и внимание.

Потапыч в распахнутом пальто прошел к машине, открыл дверцу и усадил в салон всю детвору, Фредди и Лялю, которая по-прежнему обнимала гитару и даже вроде с ней разговаривала. Сам обошел «777» сзади и ссутулился, ныряя в салон.

Выстрел, темной линией беды прочертивший фарзу, указал мне и Семке виновника покушения. Тьма кипела и копилась на чердаке дома советника Уварова, поодаль, на другой стороне дороги. Маги уже бежали туда. Потапыч заинтересованно рассматривал сплющенную пулю, остановленную магическим щитом в двух метрах от него – цели покушения.

– Как-то примитивно, – разочарованно буркнул Большой Мих. – Ну что, поехали? Не то – беда, Лялька опоздает на свой праздник.

Мы с Семкой бегом добрались до «фаэтона» сопровождения и нырнули в салон. Охрана была настороже, все молчали. Машины мчались с наибольшей возможной скоростью для этой дороги. И я в первый раз толком и на своем опыте осознавала и виновато оценивала детерминантность. Не прими я участия в устройстве праздника, могла бы запретить поездку. Или не оказаться в этой машине и не закрутить удачу смерчем. Или заставить Лялю сидеть в театре и носу оттуда не высовывать, с ее картами и талантом. Или Соболева приструнить. Или… Вариантов бесконечно много было позавчера, вчера их число измерялось с трудом, сегодня было малым с утра. Теперь мы ехали, и вариантов практически не оставалось. Где-то, но не здесь и не теперь, имелось горлышко воронки: самое узкое место отсутствия перемен, значимых в плане удачи и неудачи.

Включившись в планирование, я зафиксировала край воронки обстоятельств. Всякий человек так поступает, жизнь в некотором смысле является разветвленной дорожной сетью с переменным сечением и числом поворотов и ветвлений. Прокладывая маршрут, мы отсекаем не вошедшие в него варианты. Моя задача – именно это и втолковывал отец – не становиться курсографом. Как только я включаюсь в рассматривание мелочей, я не вижу цельной картины – сверху, с высоты полета. Мой удел – некоторая избыточная беспечность в планах. Долг и работа Хромова – оценивать мое поведение, наблюдать и советовать стороннему курсографу, а порой и брать на себя управление. Я занялась не своим делом… Не учла того, сколь многие будут вовлечены. Ведь Потапыч – он для удачи не просто человек. Он – узел, крупнейший во всей фарзе Ликры. Разруби его – и нити лопнут, и вся судьба страны повиснет в неопределенности. Тем более теперь, когда перемен много, все незавершенные, контролируются и направляются его волей.

– Пап, давай повторим. Став организатором праздника, я исключила для себя же возможность вмешаться иначе. Я не могла глядеть со стороны.

– Да, и утратила возможность повлиять извне, – уточнил Карл фон Гесс. – Иногда такое случается. Надо стараться избегать явных воронок, а попав в них, осознавать происходящее и ломать предопределенность. Логика и расчет против случая и наития, грамотно сформированного случая и хорошо натренированного наития. Рена, ты пока не имеешь опыта. Не казни себя, мы все здесь, и мы справимся. Потапыч будет жить так долго, что успеет еще несчетное число раз поссориться с Соболевым и помириться. Его правнуки выкупят у Льва лысую волчью шубу и торжественно вернут прадеду.

Отец улыбнулся мне тепло и без прежней натянутости. И я подумала: мы все же миновали горлышко воронки. Я снова ощущаю фарзу свободно. Почти. Я восстанавливаюсь… она – тоже.

Возле театра было тихо, оцепление полиции плотной двойной цепью закрывало улицу в полусотне метров впереди, у поворота. После покушения всегда начинается игра в перестраховку и поиск тайных и хитрых врагов. Даже там, где их нет…

Мы нырнули в обшарпанный зев парадного, лишенного на время ремонта одной из дверей. Прошагали в главный зал по коврам, брошенным прямо на полугнилые доски старых полов и отбитую в ходе ремонта штукатурку. Было нечто воистину цыганское в кричащем сочетании роскоши, нищеты и беспорядка. Магические светильники наилучшие, ковры драгоценные, мебель антикварная. Кажется, вся обстановка особняка Соболева перекочевала сюда. Недостаток мест для зрителей восполнили за счет наспех сколоченных дощатых лавок и колченогих стульев – надо думать, выцыганенных в соседних домах и даже без хитрости добытых на помойках… Публика была под стать обстановке. Цыгане в шубах и шелковых рубахах, в драных ветхих штанах. Цыганки в новых платках и старых кофтах, все босиком – и Ляля уже, я уверена, сбросила туфли, ей так привычнее.

У самой сцены – десяток журналистов светской хроники и газетчиков. Двое во фраках сидели на расстеленных газетах. Еще один в старомодном костюме с кружевом, явно взятом у кого-то на один вечер, озирался и поминутно проверял свой тощий кошелек. В сторонке, у стены, удобно свернувшись калачиком, пьяно сопел главный столичный сплетник Завидовский, пишущий сразу в три журнала, что есть величайшее чудо и явная магия: трезвым и вменяемым его даже Семка ни разу не замечал…

Рату Соболева сидела на самом ровно установленном диване, по-северному поджав ноги и время от времени испуганно дергая бриллиантовое колье на шее – наверное, оно казалось удавкой. Студенты-маги гудели, бродили по залу, пробовали знакомиться с цыганками, пытались потрясти воображение окружающих исполнением несложных зрелищных трюков. Карл фон Гесс так и пояснил, оглядев этот многонациональный табор: безуспешно тренируются в исполнении домашнего задания за первый курс. Его опознали и чуть притихли. Арьянцы, два десятка практикантов из Дорфуртского университета, вскочили со скамеек и замерли навытяжку, у них дисциплина в крови и неустранима: декан есть существо высшее и непогрешимое, и это неоспоримо. Они ведь своего ректора вполне всерьез и с придыханием именуют святым Иоганном, да и нашего повадились уже звать святым Марком, он терпит, хоть и не рад. Впрочем, наши оболтусы и прозвище оспорили, и арьянцев высмеяли: точно как теперь, дергая за куртки и приглашая приступить к распитию чего-то загадочно булькающего и невидимого. Судя по мутности фарзы, похмелье предстояло нелегкое и не самое удачное.