Роберт Говард - Дочь Эрлик-хана

Вылазка позволила кое-что выяснить. Гордон оказался достаточно близко к лагерю, чтобы услышать знакомый голос. Ормонд был жив, а чуть позже, обернувшись на скаку, в неясных отблесках пламени американец разглядел долговязую фигуру Пемброка, застывшего с поднятым клинком в руках. Еще одно полезное наблюдение: англичане находились в лагере не как пленники. Это было необъяснимо.

Кочевники недолго преследовали Гордона. Спрятавшись в тени густой рощицы, американец слышал, как кочевники, гортанно перекликаясь, повернули к своим шатрам. Можно было не сомневаться, что караул усилят, а в лагере вряд ли кто-то сможет спокойно уснуть. Если бы Гордону очень захотелось убить предателей-англичан этой ночью, ему бы это удалось. Однако ярость уступила место любопытству. Зачем им все-таки понадобилось в Йолган?

По-прежнему крепко сжимая рукоять сабли, Гордон снова повернул на восток и поскакал по той же дороге, по которой приехал сюда. Он мчался во весь опор, хотя чувствовал, что его конь вот-вот выбьется из сил. Прежде чем взойдет солнце, он должен был найти еще кое-что.

И это ему удалось.

Еще один лагерь был разбит примерно в милях десяти от могилы Ахмета. Догорающий костер бросал тусклые отблески на единственную палатку и фигуры людей, которые, завернувшись в плащи, лежали на земле.

Гордон не стал подходить слишком близко. В сереющей предрассветной дымке он смог различить несколько силуэтов, которые медленно покачивались, словно в полусне. Это были кони, привязанные в загоне, а чуть позже американец разглядел людей, которые их охраняли. Этого было достаточно. Удалившись на безопасное расстояние, американец укрылся в густой рощице. Здесь он спешился, расседлал своего скакуна и пустил его пастись.

Пока животное жадно щипало траву, Гордон уселся на землю, скрестив ноги и прислонившись спиной к широкому стволу дерева. Винтовка лежала у американца на коленях, глаза были закрыты. Он ждал. Но стороннему наблюдателю он мог показаться воином Востока, погруженного в транс, или медитирующим учеником легендарных индийских мудрецов, ищущим путь к истине.

Восход едва окрасил небо бледно-серыми красками, когда маленький лагерь, неподалеку от которого остановился Гордон, пришел в движение. Тлеющие костры вновь ожили, над углями заплясали яркие язычки пламени. Потом воздух наполнился аппетитным запахом жарящейся баранины. Сухопарые жилистые люди в шапках из лисьего меха и подпоясанных кушаками кафтанах суетились возле лошадей. То один, то другой подбегал к котлу и совал в него чумазую пятерню, стараясь выудить лакомый кусочек. Женщин среди них не было. Не было почти никакой утвари, а поклажу составляла пара жалких тюков. Догадки Гордона снова подтвердились: это был лагерь местных разбойников — одного из них американец застрелил вчера в роще.

Солнце поднялось невысоко, когда туркмены начали седлать коней. Свои тяжелые сабли они приторачивали к луке седла, вместо того, чтобы носить на поясе. Момент был как раз подходящий, и Гордон, неторопливо спустившись со склона, внезапно появился перед ними.

Громкий вой, который раздался при виде американца, отражал целую гамму чувств — от недоумения до злорадства. Несколько разбойников тут же взяли его на прицел. Однако чужак вел себя слишком самоуверенно и держался слишком спокойно. Пальцы застыли на курках, но никто не попытался выстрелить. Гордон по-прежнему неторопливо ехал им навстречу, хотя понимал, что уподобился человеку, бегущему по раскаленным углям: стоит ему по-настоящему помедлить и остановиться хоть на миг — и его тело прошьет десяток пуль. Так же нетороплив был шаг коня, на котором к нему приближался предводитель. Когда между ними было лишь несколько футов, оба остановились. Туркмен смотрел на пришельца с неприкрытой злобой. Ястребиный нос и рыжая от хны борода придавала его облику нечто сатанинское. Внезапно глаза разбойника вспыхнули, лицо перекосилось, и Гордон понял, что его узнали. Правда, остальные по-прежнему не сделали ни единого движения.

— Юсуф-хан? — небрежно осведомился американец, обращаясь к предводителю. — Неужели это ты, сын собаки, позор суннитов? Неужели я все-таки нашел тебя?

Юсуф-хан выпятил вперед рыжую бороду и зарычал, словно волк.

— А ты лишился разума, Аль-Борак?

Туркмены переглянулись, потом кто-то охнул, как эхо:

— Аль-Борак!

Переполох позволил Гордону выиграть время. Любопытство взяло верх над жаждой крови. Имя Аль-Борака было у всех на устах от Стамбула до Бутана, оно повторялось во множестве самых невероятных легенд и преданий, обрастая самыми фантастическими подробностями.

Юсуф-хан был в замешательстве: похоже, такой встречи он не ожидал. Туркмен зорко поглядел на вершину холма, с которого спустился американец. Он привык к тому, что христиане хитры и вероломны, — так чего было ожидать от Аль-Борака, который выбирался живым из любых ловушек? Подобно многим, Юсуф-хан боялся этого человека так же сильно, как и ненавидел. Гордон понимал это. Подозрительность, ненависть и страх делали предводителя опасным, как раненая кобра.

— Что тебе здесь надо? — спросил Юсуф-хан. — Говори быстрее, пока мои воины не содрали с тебя шкуру!

— Хочу свести кое с кем старые счеты.

Еще минуту назад у Гордона не было сколько-нибудь определенных планов. Однако, неожиданно встретив здесь своего давнего врага, американец не слишком удивился. По всему Востоку у него было множество врагов — равно как и преданных друзей. Юсуф-хан презрительно усмехнулся.

— Ты уподобился разумом ишаку, который…

Гордон не дал ему договорить. Увесистая пощечина прозвучала словно удар хлыста. Юсуф-хан сильно качнулся в седле, взвыл и схватился за пояс. Но ярость — плохой советчик. Выбирая между ножом и револьвером, туркмен замешкался. В эту секунду Гордон легко мог пристрелить его, но у американца были другие планы.

— Стоять! — крикнул он, прежде чем кто-либо из разбойников решился вмешаться. — К вам у меня нет вражды. Я свожу счеты лишь с вашим предводителем.

Если бы эти слова произнес кто-нибудь другой, они не возымели бы должного действия — скорее всего, он просто не успел бы ничего сказать. Но их произнес Аль-Борак, а это было совсем другое дело.

— Держите его! — завопил Юсуф-хан. — И поджарьте заживо!

Несколько туркмен шагнули к нему, но Гордон лишь громко расхохотался.

— Моя смерть не сотрет оскорбления, которое я нанес вашему вождю! — крикнул он. — Все кругом будут говорить: ими командует хан, которому дали пощечину, а он стерпел! Как можно избавиться от такого позора? Юсуф-хан не думает об этом, он просто призывает своих воинов отомстить за него. Неужели он трус?