Андрей Бондаренко - Зеркала Борхеса

– Правь на Зелёную звезду, – крепко держась костлявыми ладонями за бока Пуш-нига, велела шаманка. – И ленивого коня погоняй, не стесняйся. Боги, они любят – несуетливых и отважных. Знающих, чего хотят – от этого призрачного Мира…

Под широкими конскими копытами тихонько и тревожно поскрипывали мелкие камушки. Где-то на юго-востоке – тоскливо и мрачно – завывали голодные степные волки.

– Впереди река, – известил Пуш-ниг. – Куда дальше, бабушка?

– Едем вдоль речного берега, – бодро откликнулась старуха. – Вверх по течению. Внучок…

Вскоре впереди показалась ровная травянистая площадка, залитая жёлтым лунным светом. Звонко и беззаботно стрекотали степные сверчки. На противоположном берегу реки тревожно и угрожающе ухал ночной филин. Речные медлительные воды тихонько нашептывали что-то бесконечно-нежное, ласковое и успокаивающее.

– Приехали. Слезай, – велела шаманка. – Подай мне руку… Спасибо, степной хан. Иди на поляну, к большому чёрному камню. Он там один такой, не заблудишься.

– А как же…

– О коне, хан, не беспокойся. Я шепну ему на ухо пару заветных слов, и твой верный скакун уснёт до рассвета. Иди.

Приблизившись к чёрному камню, Пуш-ниг обернулся – его тёмно-гнедой конь послушно опустился на густую степную траву, а старушка, отойдя к пологой речной косе…

– Кажется, она собирает сухие ветки, выброшенные щедрыми весенними водами на берег, – тихонько прошептал Пуш-ниг. – А видит бабуля в темноте, судя по всему, не хуже дикой камышовой кошки.

– Это точно, – откликнулся от песчаной косы звонкий голосок, в котором не ощущалось ничего старушечьего. – И сухие ветки собираю. И всё вижу в ночной темноте. И всё слышу. Даже писк голодной буро-рыжей мыши, которая живёт под чёрным камнем… Что, степной хан, сердечко учащённо забилось? Не переживай, родной. Всё будет нормально.

– Я и не переживаю. С чего ты взяла?

– А ты, милок, переживай. Обязательно – переживай. Иначе, извини, ничего не получится…

Вскоре метрах в двадцати-тридцати от чёрного камня – напротив круглой блёкло-жёлтой Луны – радостно запылал-заплясал яркий оранжевый костёр.

– Разденься до пояса, – распорядилась шаманка. – А теперь прижмись спиной и затылком к камушку. Крепче. Ещё крепче! Вытяни руки в стороны… Молодец, степной хан.

Каменная поверхность оказалась на удивление гладкой, приятной и тёплой.

– Что делать дальше? – чувствуя, как вдоль позвоночника побежали шустрые колючие мурашки, спросил Пуш-ниг.

– Выпей шаманской настойки, – поднося к его губам изогнутый рог горного яка, предложила старуха. – Не отрывай затылка от камня! Нельзя! Глотай. Ещё. Ещё…

Напиток – кисло-приторный на вкус – приятно обжигал горло. В усталом за долгий день теле поселилась блаженная лёгкость. В голове приятно зашумело.

– Закрой глаза! – приказал звонкий голос, в котором не ощущалось ничего старушечьего. – Крепче! Молодец.

– А что дальше?

– Ничего. Жди. Только – жди… Стой, где стоишь и не двигайся. Когда услышишь первые удары в бубен, тогда глаза и откроешь. А дальше – как получится… Откуда – бубен? В моём старом походном мешке – всякое найдётся…

А потом пришёл сон. Вернее, сладкая предательская дрёма – неверная и обманчивая.

Перед внутренним взором Пуш-нига навязчиво замелькали цветные рваные картинки: череда низких светло-серых зданий, бородатый высокий старикан, облачённый в длинный тёмно-фиолетовый балахон, железные пятнистые кони, оснащённые – вместо ног и копыт – чёрными вертящимися колёсами… А ещё в этом сне была она, стройная и безумно-красивая черноволосая женщина – с тёмно-тёмно-зелёными глазами молодой степной кобылицы…

Время текло медленно и вязко. Незнакомка – в том странном сне – ласково улыбалась и призывно махала рукой. Хотелось смеяться от радости и бежать, бежать, бежать… Куда – бежать? Конечно же, за ней. За той единственной, которая предназначена ему Богами…

Раздался размеренный ритмичный перестук.

«Пора», – подумал Пуш-ниг и, безжалостно отогнав усилием воли призрачно-сонное наваждение, открыл глаза.

Вокруг царил тревожно-серый полусумрак. Наступил час волка. Невдалеке трескуче догорал шаманский костерок.

Чуть в стороне от костра, внимательно вглядываясь в тёмный восточный край ночного неба, застыла старая Гульча.

«Куда подевались её грязные обноски-лохмотья?», – мысленно удивился Пуш-ниг. – «Да и уродливый горб пропал без следа…».

Сейчас шаманка была облачена в широкий бордово-малиновый малахай до самой земли, щедро украшенный разноцветным бисером и круглыми блестящими монетками. На её голове красовалась островерхая монгольская шапка, отороченная пышным тёмно-рыжим мехом неизвестного животного. Лицо пожилой женщины было густо испещрено красно-чёрными узорами – вычурными и загадочными.

Гульча, несколько раз сильно ударив в бубен, прокричала несколько гортанных и резких фраз.

Странно, но на Небесах её как будто услышали: уже через мгновенье на восточном краю небосклона затеплилась-затрепетала робкая розовая нитка юной зари. Звёзды начали, тускнея, исчезать. Бледная Луна, потеряв где-то половинку своего круга, визуально приблизилась к западной линии горизонта.

Шаманка закружилась в каком-то странно-изломанном танце, полном резких и угловатых движений, а потом запела – на древнем степном языке – что-то очень тягучее и рвано-непостоянное. Порой в её песне проскальзывали просительные и жалостливые нотки, иногда же, наоборот, угадывался яростный и ни чем не прикрытый гнев…

Удары в бубен участились.

Старуха, медленно и плавно обойдя несколько раз вокруг догорающего костра, направилась к Пуш-нигу. Её глаза – молодые, ясные, ярко-голубые – приблизились к нему вплотную.

«Какие же у неё красивые волосы!», – пробежала в пустой голове одинокая мысль. – «Огненно-рыжие, густые, блестящие. И бородавок на носу больше нет…».

– Смотри на меня! – велел звонкий голос, в котором не ощущалось ничего старушечьего. – В глаза мне смотри, степной жеребёнок! Не мигая, смотри! Ещё! Ещё! Ещё!

Небесно-голубой омут, сноп ярких жёлто-фиолетовых искр, короткая ультрамариновая вспышка, угольная чернота…

Он пришёл в себя. Жаркое оранжевое солнце стояло-сияло высоко над головой. В бездонном голубом небе – плавно и величаво – парили степные орлы. Где-то, как казалось, совсем рядом, беззаботно звенели легкомысленные жаворонки. Пахло походным дымком, летним разнотравьем и наваристой мясной похлёбкой. В отдалении слышалось довольное конское ржание.

– Вставай, мой степной хан, – уважительно прошамкал глухой старушечий голос. – Время пришло. Перекусим и тронемся в обратный путь.

Пуш-ниг проворно сел и с интересом огляделся по сторонам. Его тёмно-гнедой конь, войдя по пузо в реку и жадно поводя тугими боками, пил хрустальную степную воду. Костёр – ярко и уверенно – горел на прежнем месте. Над его пламенем был пристроен походный бронзовый котелок, в котором, бодро булькая, кипело какое-то варево.