Александр Кулькин - Когда наша не попадала

– Зачем? – пожал плечами царь. – Не могу я этих людей покинуть, поверили они мне. Может быть, сынишка, когда вырастет. А что вы за игру им придумали, расскажите.

– Михайло! – повернулся атаман и вдруг замер. По спокойной тихой воде к берегу скользил огромный чёрный плавник и метил именно туда, где плескались дети.

– Проклятье! – вскочил царь. – Опять эта рыба-людоед!! Опять…

У самого берега рыба вынырнула и, раскрыв пасть, полную белых зубов, устремилась на детей. Но на её пути поднялся комок, бугрившийся мускулами, и глухо прорычал:

– Пошла вон!

Врут все так называемые учёные о генетической памяти. Ничего не осталось у хищника, кроме наглости и жадности. На Царь-рыбу разевала она свою пасть, а здесь какой-то человек! Первый удар был с левой и, рассыпая зубы, рыбонька отлетела назад. Очумело тряхнула головой и вновь рванулась вперёд. Но Михайло уже размахнулся правой и ничего не пожалел для вразумления дурножадности. Долго, ох долго, летела хищница над морской водой. И когда упала, вздымая тучи брызг, то некоторое время лежала, раскинув плавники, приходя в себя.

– А что, царь? – громко спросил Спесь Федорович. – Если собрать все её зубы, да ещё те, что остались, хорошие наконечники на гарпуны будут?

Кто-то утверждает, что у рыб нет ушей, может быть, он и прав. Только вот кипела вода за хвостом черной рыбы с большим белым пятном, когда летела она из бухты, не разбирая дороги. Может быть, к зубному врачу торопилась?

– Хорошая мысль, – одобрил идею царь. – Но не будем за ней гоняться, нам хватит и того, что уже есть. Сейчас прикажу собрать.

– Это правильно, но… Михайло!!! Немедленно иди сюда!!!

Иван обернулся, гадая, что так встревожило атамана, и успел заметить, что за малышней прибежали, в основном, старшие сестрёнки. Что и говорить, атаман был мудр! А потом был пир горой, танцы, песни, и молодая царица бережно передала Спесю Федоровичу своего сына, что-то быстро щебеча на своём языке. Царь улыбнулся и перевёл:

– Мы просим, чтобы гости и друзья наши дали ребёнку второе имя. Пусть в веках останется память о сильных и поэтому добрых людях.

Кудаглядов держал мирно спящего ребёнка и боялся даже вздохнуть. Руки, привыкшие к тяжести весла, к ухватистой рукоятке ножа, неловко держали маленького человека, доверчиво сопящего в сладком сне. Малыш не боялся лежать в этих неумелых, но надежных ладонях, ведь они просто не в силах обидеть его.

– Змий, – подал предложение Непейвода. – Мудрый Змий, а не аспид подколодный. Тот, который учил и помогал первым людям.

– Летающий? – скептически приподнял бровь Лисовин.

– Летающим может быть только Толич. Тот, что не бог, а герой, – добавил веское мнение волхв.

– Тогда пусть пернатый будет, – добавил Геллер и ответил на недоуменный взгляд атамана. – Не помешает.

– Значит, Монтесума Пернатый Змий, – покатал имя на языке цар, и утвердительно склонил голову. – Пусть будет так! Спасибо, друзья.

Холодало, и даже океан, как-то незаметно ставший морем, перестал баловать ватажников яркими красками и весь посерел. Но светло было на душе у мореходов, и пусть тучи скребли по волнам грязными пузами и холодный дождь загонял в духоту подпалубного пространства, но ведь с каждым гребком весла, с каждым дуновением ветерка ближе и ближе становилась родная Река, родной дом. Иван зябко кутался в подаренную на прощанье царём яркую накидку, но по-прежнему стоял рядом с зевающим сусаниным. Пусть и не хватило ему зимней одежды, никто ведь не рассчитывал на его участие, но волновал волхва близкий запах родной реки, и как был рад парень, когда Гриць негромко пробурчал: – Вот оно, устье. Кричи, паря, кричи громче, пусть радуются люди!

Над стылым простором, над седыми шапками усталых волн пронесся звонкий крик:

– Река!

И сдернули шапки ватажники, и отвернулся, скрывая слезу, атаман – они дошли. Уже стыл лёд возле берегов, когда ударили весла по воде, но, испив первый глоток студеной воды из поданной братины, низко поклонился Спесь Федорович:

– Спасибо тебе, матушка, что дождалась нас. Позволь дойти до града нашего, и не потревожим мы тебя более до новой весны.

Милостива была Река, да и как же иначе, чай, не чужие ей люди просили. Снег укутал землю, когда, разбивая лёд пешнями, подвели ватажники усталую свою ладью к берегу. Ткнулся брус в замерзший песок, и облегченно скрипнули доски обшивки. Путь окончен. Закипела неотложная работа, из зимовального сарая тащили канаты, бревнышки, и бежал честной народ от изб, на встречу долгожданную. Заскрипел ворот, и «морской конь» медленно стал выползать из речной воды. И весело носился вокруг подросший щенок, громко лая на обжигающий лапы снег. Поработала ладья достаточно, теперь пора на покой, до новой весны, до новых странствий. А на Ивана налетел одновременно смеющийся и плачущий вихрь по имени Марья. Ударили девичьи кулачки в молодецкую грудь, и гневные слова обожгли уши. Но улыбнулся парень и сомкнул объятия на девичьей талии. Что слова, они улетят, а губки красные останутся. Задохнулась девушка от поцелуя крепкого и, немного отдышавшись, устроилась поудобнее в объятиях.

– Ты спешил?

– Конечно, спешил, радость моя! Только о тебе и думал, только к тебе и стремился!

Колокольчиками, слышными только парню, рассыпался в воздухе смех кицунэ, но не было в том смехе злости, только светлая печаль. Легкий румянец тронул щеки волхва, но никто не заметил этого. А кто заметил, тот промолчал. В медвежий тулуп закутан был сусанин, но когда возле его ноги прозвучало тихое «Мяу», легко согнулся мужик. На ладонь, покрытую мозолями, тихо залезла маленькая пуховая серенькая кыся и долго обнюхивала бугристую кожу.

– Ты чья такая будешь? – недоуменно проворчал Гриць и, дождавшись в ответ только лизанья маленьким язычком в нос, смущенно закряхтел: – Может быть, ко мне пойдёшь жить? Богатств не обещаю, бобыль я, но сыта будешь…

Сверкнули зелёные глазки и удовлетворенно заурчал большой котище, державший в зубах пушистую варежку.

– Баян! – вскинулась Маша, – Немедленно отпусти псяку, ей ходить надо!

«Варежка» недоуменно открыла один глаз, покосилась на хозяйку, зевнула и заснула вновь. Она уже ходила сегодня! Но застряла в снегу, а дядя Баян большой, ему не тяжело.

Резко остановился пёс возле здоровущего кота. Что-то давно забытое всплыло из глубин памяти, даже не его, а бесчисленных поколений предков. Что-то огромное с клыками, не умещающимися в пасти, но храбр был гордый греческий пёс, предупреждающее рычание, как предвестие грозы, выкатилось наружу. Опять зевнула маленькая «рукавичка» и осуждающе взглянула другим глазком на хулигана. «Ты храбр и глуп! Это же дядя Баян, он тут главный! Извинись, а то вырасту и не буду с тобой бегать по цветущему лугу!»