Сергей Малицкий - Очертание тьмы

– Юайса? – не поняла Гаота.

– Да, – кивнула Глума. – И он продолжал бояться его даже тогда, когда Чатач вонзил в Юайса две стрелы. Чатач – мерзость… Он мог убить Фаса, но выпустил стрелу тому в живот, чтобы мучился. О моих мучениях он тоже побеспокоился, но ему нужно было, чтобы я видела смерть Юайса. Поэтому он отмерил мне минут тридцать жизни, пронзив легкое. Он оказался отличным стрелком. На все у него ушло не более двух-трех секунд: нога Юайса, живот Фаса, моя грудь и рука Юайса.

– Почему же он не убил Юайса, если Уайч боялся его? – спросила Гаота.

– Об этом надо было спрашивать Уайча, – пожала плечами Глума. – И ответы могли быть разными. Говорят, что убийцы из Очага очень строги к самим себе. Может быть, Уайч хотел дать возможность Юайсу покончить с собой? Или же, что вроде бы является высшим достижением, обезглавить противника. У него не вышло. Знаешь, что означает голубизна его белков?

– Нет… – прошептала Гаота.

– Он отдался мерзости, – прошептала Глума. – Похожей на этих грисов, которых ты убила. Он поселил в себе мерзость, чтобы жить долго и быть сильнее, быстрее и легко сносить раны. Но у Юайса такой меч…

Глума подошла к кадушке, набрала кувшин воды.

– Впрочем, у тебя такой же. Ты собираешься подниматься? Завтра будет трудный день. Беда еще не иссякла.

– Разве эти десять стражников, которых Уайч убил в замке… разве они уже не пролили большую кровь? – спрыгнула босыми ногами на холодный пол Гаота.

– Я бы не рассчитывала на это, – проговорила Глума. – Зато я точно знаю, что огниво из моего мешка украл Чатач. И что он был еще и умелым в магии, потому что заставил Соса вонзить нож в Линкса так, что Юайс подумал на колдовство Нэмхэйда или Олса. Кроме прочего, становится понятным, почему Чатач расспрашивал о Колане… Но теперь ему уже никого не достать. И знаешь, что самое главное?

Глума замолчала, и Гаота замерла, глядя на нее.

– Самое главное, что Юайс считает, будто он уступил в этой схватке.

– Почему? – не поняла Гаота.

– Случайность спасла его, – объяснила Глума. – Если бы вы и Дойтен не провалились бы в тот слив, ты не оказалась бы в зале. Не спасла бы меня. Я бы не убила Чатача. А уж он-то легко убил бы Юайса. Случайность спасла нас всех. Так же, как и тебя три с половиной года назад, когда мы случайно наткнулись на имни, несущих тебя.

– Почему так получается? – спросила Гаота.

– Как? – не поняла Глума.

– Когда происходит какая-то беда, то в ней виноваты злодеи или черные колдуны, – объяснила Гаота. – А когда беду удается отодвинуть, следует славить случайность?

– Спроси об этом у Юайса, – улыбнулась Глума.

– А что это был за зал, в котором все случилось? – спросила Гаота, сбрасывая ночную рубашку и замирая под струями прохладной воды.

– И с этим вопросом лучше к Юайсу, – усмехнулась Глума. – Он помешан на древних.

Стол вновь был накрыт во дворе, и лошади, то и дело оборачивающиеся на едоков, словно спрашивали их: когда же опять в дорогу? Иска опять раскатывала на осле, и Амадан, захлебываясь слюной, радостно гоготал и бегал за ней, выкрикивая:

– Аска! Аска!

– Иска! – поправляла дурачка девчонка, но он вновь и вновь повторял искаженное:

– Аска!

Фас тянул из чашки какой-то отвар и с завистью поглядывал на друзей, отдающих должное тушеному мясу и снокской выпечке. Тьюв забрасывал в рот кушанье, озираясь, словно ожидал, что его сытая жизнь прекратится с минуты на минуту. Дойтен все еще принюхивался к собственным пальцам и вздыхал, то и дело припадая к кубку с густым одисским. Юайс рассматривал странный стальной лук Чатача. Два его стальных рога крепились на стержнях к направляющей. Стоило снять защелку, и сложенное смертоносное оружие не просто легко садилось в ножны для широкого мисканского тесака, но и казалось их частью. Только вот все стрелы были теми же самыми – что убили и Ив, и Крафти, и едва не убили Юайса, когда он был в гостях у Крафти. Точно такой же лук Уайча лежал тут же. Гаота смотрела на оружие и думала, что приютский кузнец Таб может перековать стрелы, но лучше бы от них вовсе избавиться. И еще о том, что каждое движение давалось Юайсу с трудом, он стискивал от боли зубы, но исцелять себя Гаоте не давал.

– Тупой нож живет дольше острого, – пробормотал Чуид, который сидел тут же и посмеивался, глядя на ужимки Амадана. – Острый стачивается. Двадцать – двадцать пять тысяч лет, и Аска становится Амаданом.

– Брось… – насторожился Юайс.

– Это образ, – отмахнулся Чуид. – Поэтическое сравнение. Символ. Бог и дурачок. От великой силы – к тлену и пустоте.

– Иска, – поправила Чуида Гаота. – Амадан просто не выговаривает ее имя. Поэтому и кричит – Аска.

– Вот я и говорю, – кивнул Чуид. – Пустое место.

– А кем был этот Аска? – спросила Гаота.

– Это сказки, – сложил лук и убрал его в ножны Юайс.

– Не слишком ли странны эти сказки? – спросил Чуид. – Если часть истории числить вымыслом, как встречать ту ее часть, что ломится в дверь?

– Даже та часть, что ломится, может оказаться не тем, что мы о ней думаем, – ответил Юайс.

– Это ведь брат Дайреда? – сдвинула брови Глума. – Да? Юайс? Ты ведь рассказывал мне эту историю?

– Может быть, все-таки сказку? – переспросил Юайс.

– Я тоже хочу услышать! – попросила Гаота.

– Только если очень коротко, – сказал после паузы Юайс. – У Вседержателя – или, иначе говоря, у творца – было много домов. Один из этих домов – наш родной Талэм, но были и другие. Может быть, и сейчас есть. И был среди них дом, или мир, – Мэлат.

– Где-то тут по соседству, – рассмеялся Чуид.

– Да, – кивнул Юайс. – Последние, кто уходил оттуда, говорили что-то о пепелище и разоренном очаге. Отсюда, кстати, и имя этого поганого ордена – Очаг. Но раньше это был прекрасный мир. И имеющий отношение ко всем нам. И однажды туда пришли два брата. Дайред – старший и Аска – младший.

– Некоторые считают их приятелями, – заметил Чуид.

– Сочтем и мы, – согласился Юайс. – Они восхищались этим миром как дивным цветком. Тем более что сердцем того мира было великое дерево. Вздымающееся из недр той земли к самому небу и осеняющее всех вокруг благоденствием и благодатью. И никто под кроной этого дерева не мог быть выше другого. Никто не мог поживиться за счет другого. Никто не мог затеять зло против кого-то другого. И каждый имел столько, сколько ему нужно.

– Это длинный рассказ, – буркнул Дойтен.

– Уже скоро развязка, – успокоил его Юайс. – И стал Дайред думать о том, что свобода в том мире умалена, и постепенно пришел к мысли, что ему нужно повелевать этим миром. И призвал к себе трех слуг, чтобы они стали его мечом и огнем.

– Олса, Паену и Лобхада, – прошептала Глума.

– Но они ничего не успели сделать, – вздохнул Юайс. – Аска, который был шутником и озорником, ночью срубил великое древо. Оно упало, и… И все.