Сергей Малицкий - Очертание тьмы

Гаота встала через день. Опустила босые ноги на холодный пол, протянула дрожащую руку, взяла плошку со свечой, поднесла к себе. С минуту рассматривала собственное обнаженное, покрытое синюшними разводами тело, с которого слезали следы то ли ожога, то ли обморожения. Затем встала и, пошатываясь, подошла к окну. В лоскутах витража, расплываясь от капель воды, стояло серое небо. Где-то внизу в месиве дождя виднелась лента дороги. Два моста. Камень между ними. Она дошла?

– Ну что ж ты, девочка моя? – послышался за спиной голос Хилы. – Босой, по камню, да еще голенькая? Тебе еще лежать и лежать!

Теплые руки коснулись плечей Гаоты, подхватили ее, и вскоре она уже сидела на мягкой скамье, одетая в чистое платье, и тянула из кубка какой-то сладкий отвар с небольшой добавкой вина. Или ей это казалось.

– Самую малость, – с улыбкой шепнула Хила. – Но не рассказывай никому. Это из моих запасов. Потерпи, теперь будет легче. Сейчас к тебе придет Гантанас. Он поговорит с тобой. Ну а уж потом я допущу к тебе этого несносного Брайдема. Голову ему открутить! Взял бы тебя на руки и донес до приюта, так нет – «она должна была сама дойти, сама дойти». Ну, дошла. Кому от этого лучше?

Гантанас оказался высоким, чуть сутулым и, кажется, бородатым. Гаота не вглядывалась. Отметила лишь, что он – силуэт мужчины с влажным блеском там, где должны быть глаза. Гантанас поставил на пол корзину, накрытую тканью, взял табурет и сел напротив Гаоты. Оперся локтями о собственные колени, поймал ее ладони теплыми руками и замер.

Гаота не знала, сколько она так просидела. Единственное, в чем она была уверена, – что бородач не позволил себе ни единого движения и никакого колдовства, хотя явно был способен к этому. Он сидел и держал ладони Гаоты так, как держат бутон нежного цветка, не сжимая его и не поглаживая. Так, словно боялся сломать то, что едва живо. Стряхнуть пыльцу с крыльев бабочки. Впрочем, все, что бы он ни делал, он делал с кем-то другим, а не с Гаотой. Ее не было. Она смотрела со стороны на узкую келью со сводчатым потолком, едва освещенную бледным светом из такого же узкого окна, на бледную тень самой себя, прижимающуюся спиной к растянутому на стене войлоку, на странного, как будто состоящего из длинных рук и ног, сложенного в три погибели человека напротив и ничего не чувствовала. Она ничего не почувствовала даже тогда, когда Гантанас осторожно освободил ее ладони, подвинул корзину и достал оттуда котенка. Крохотное рыжее создание зашипело, но, оказавшись на коленях Гаоты, успокоилось. Оно было теплым, но и только.

А потом пришел Брайдем. Прихрамывая, он добрался до табурета, который оставил Гантанас, сел, но молчал недолго. Посопел, потер подбородок, откашлялся, буркнул как будто недовольно, что все будет хорошо, и постарался улыбнуться.

«Не будет хорошо, – подумала Гаота. – Ладно бы, если будет хоть как-то».

– Ты дошла, – наконец вымолвил Брайдем важное. – И не просто перешла через мост, а добралась до ворот, хотя мне и показалось, что ноги несли тебя, не особенно прислушиваясь к твоей голове. А уж там ты упала. Но я тебя подхватил, как же. Хотя уж думал, что хоронить придется. На последнем пределе словно жизнь тебя покинула. Едва ли не вся стража выбежала смотреть, как ты шагаешь по воздуху.

– По воздуху? – словно произнес кто-то вместо Гаоты.

– Ну, уж не знаю, но руку просунуть было можно, – пожал плечами Брайдем. – Домхан и просунул. Положил ладонь на камень, на который ты ступала. Он мастер стражи Стеблей. Сказал, что магии не было. Не было магии, которую можно распознать или отринуть.

– Что это значит? – спросила Гаота.

– Только то, что это магия Стеблей и теперь ты дочь обители, – пожал плечами Брайдем. – Четыре предела покорились тебе. Так что ты теперь у нас знаменитость.

– Знаменитость? – не поняла Гаота.

– Деора сначала решила, что ты имни, но потом сказала, что будь ты из тайного народа – или перекинулась бы на первом же пределе, потому как звериное всякому имни послабление дает, или сплела бы какую-нибудь магию с магией Стеблей, чтобы облегчение получить. А тебя волокло, словно щепку по ручью. Так что она не знает, кто ты.

– Словно щепку, – повторила Гаота. – Деора?

– Наставница, – пробормотал Брайдем. – Узнаешь. У нас не так много народа. Семь наставников, восемь слуг, хотя я бы их назвал хозяевами: вот возьми, разве Хила – слуга? Хозяйка! Что на кухне, что в лекарской. Попечителями мы их зовем. Восемь стражников. Четырнадцать воспитанников. С тобой – пятнадцать.

– Где я? – спросила Гаота.

– Ты в обители, – развел руками Брайдем. – В приюте. В крепости. В Стеблях. Как тебе нравится, так и говори…

– Приют Окаянных, – вспомнила она. – Это… значит проклятых?

– Ну что ты, – махнул рукой Брайдем и отчего-то полез за отворот манжета котто за платком. – Если и проклятых, то уж не больше, чем вся земля вокруг нас. Нет. Я бы сказал – отверженных.

– Кем? – не поняла Гаота.

– Судьбой… – прошептал Брайдем.

«Точно, – подумала она. – Судьбой». И то, что она оказалась в этой каменной келье – есть продолжение того, что случилось тогда в начале глиняных увалов.

– Что я должна буду делать? – спросила она.

– Сначала – выздороветь, – хмыкнул Брайдем. – Потом познакомиться с крепостью, с ее жителями. И учиться.

– Чтобы?.. – Она произнесла только одно слово, но Брайдем понял. Задумался, словно сейчас, в эту самую минуту, должен был сказать что-то самое важное. Даже закряхтел, прокашливаясь, поворочал головой, поднялся на ноги, поковылял, прихрамывая, по келье, постоял у окна. Наконец вернулся к табурету.

– Каждый задает этот вопрос, – вымолвил он. – И для каждого я пытаюсь подобрать особенные слова. Но сказать хочу всегда об одном и том же. И понимаю, что не скажу всего, потому что полный ответ таится там, в будущем, когда каждый из вас станет взрослым и получит этот ответ как глоток воздуха. Легко и не задумываясь. Но что-то сказать я должен… Хотя тебе будет понять легче, чем другим. Не задумывалась, для чего ты была нужна похитителям?

– Я пока не могу задумываться… – прошептала Гаота.

– А я тебе подскажу, – сказал Брайдем. – Я уже кое-что знаю о тебе; ты, правда, перестала говорить во сне, но кое-что мне уже известно. Тот колдун, что навел на тебя имни, когда-то был вроде тебя. Маленьким мальчиком, который мог чуть больше, чем его сверстники. Вседержатель отметил его даром. Не знаю каким. Но, думаю, великим, если он смог навести на тебя преследователей за сотни лиг. И вот этот мальчик попал в беду. А беда, как ты уже должна догадываться, обычно состоит из плохих людей или имни, не важно. Тех, кто готов убивать и мучить. И они сделали его плохим, потому что им нужны воины. Воины сражаются и погибают или получают тяжкие раны. Ты исцелила его, спасла от смерти. Совершила чудо. Уже этого достаточно, чтобы возжелать тебя в ряды их воинства. Но, может быть, он разглядел в тебе еще что-то? А теперь представь, что подобных тебе немало. И уже много лет вас разыскивают и похищают люди, подобные тому колдуну. Так вот, чтобы этого не произошло – вас собирают здесь. И учат, чтобы, став взрослыми, вы могли противостоять тем, кого удалось похитить. Хотя, – Брайдем тихо засмеялся, – некоторые уверены, что порой дети рождаются уже с зернами зла в себе.