Роберт Джордан - Запретный город Готхэн

— Сейчас!

Мощный залп вылетел из-за стены, будучи неровным, но все, же смертоносным с такого расстояния. Дождь стрел попал в приближающуюся линию противников, и многие из которых пали, как скошенные колосья пшеницы в поле. Не обращая более внимания ни на что, гиганты-мантталусцы перепрыгнули через стену и напали на изумленных гирканцев, сеча и рубя их.

Посылая проклятия так же, как и Турлог, Конан выхватил меч, который принадлежал к королю и бросился вслед за ними.

Уже не было времени, чтобы отдавать команды и вырабатывать какую-либо стратегию. Мантталусанцы и гирканцы сражались, как они боролись и тысячи лет назад, без приказов и планов, стиснутые в один большой клубок, где обнаженные лезвия блестели, как молнии. Длинные гирканские сабли ударялись о короткие, широкие мечи жителей Мантталуса. Звуки разрубаемой плоти и костей, были похожи на те, что издают мясницкие топоры. Умирающие уносили с собой живых, и воины спотыкались о лежащие искалеченные тела. Это была настоящая бойня, в которой никто не просил пощады, и которую никто не возглавлял, и где тысячелетняя ненависть сочилась убийствами.

Никто не стрелял из луков в этой толпе, но по краю кружил Турлог с уркманами, стреляя из арбалетов со смертельной точностью. Рослые мантталусанцы были достойными противниками длинноволосым жителям гор и немного превышали их численностью. Но они потеряли преимущество, которое давало им их положение, а арбалеты Турлога и его людей сеяли хаос в их беззащитных рядах. Двое уркманов были убиты, один пронзенный стрелой из лука во время первого и единственного залпа, и второй разрубленный надвое ударом умирающего мантталусанца.

Конан, прорубающий себе дорогу среди толпы сражающихся, столкнулся лицом к лицу с одним из оставшихся уркманов. Тот нацелился ему из арбалета прямо в лицо, но в ту, же секунду меч Конана пронзил его и вышел из спины. В момент, когда киммериец выпустил лезвие, второй из уркманов выстрелил в него из арбалета и, промазав, отшвырнул с гневом пустое оружие. Он бросился на Конана с саблей, целясь в голову. Конан отскочил от свистящего лезвия, а его собственный меч рассек воздух, словно голубое пламя, разрубив череп уркмана вместе со шлемом.

Тогда варвар и увидел Турлога. Гирканец искал что-то на своем поясе, и Конан понял, что у того кончились стрелы для арбалета.

— Мы испробовали этой горячей жизни, — вызывающе сказал Конан, — и все еще оба живы. Подойди и попробуй-ка холодной стали!

Взорвавшись диким смехом, гирканец вытащил свой клинок, который заблестел холодным блеском в лучах утреннего солнца. Турлог был высоким мужчиной из гирканского княжеского дома, стройным и ловким, как рысь, с пляшущими и наглыми глазами и ртом, искривленным в усмешке, столь же жестокой, как удар меча.

— Я поставил свою жизнь за этот небольшой сверток с бумагами, Конан, — засмеялся он, когда лезвия ударили друг о друга.

Борьба вокруг замерла, и воины отступили, задыхаясь от усилий и с окрашенными кровью мечами, чтобы понаблюдать, как их вожди сражаются в поединке.

Стальные лезвия сверкали на солнце, ударялись друг о друга и отскакивали, как будто бы наделенные собственной жизнью. К счастью для Конана, его запястья были твердыми, словно сталь, глаза, быстрыми и верными, как у сокола, а мозг и мышцы, работающими идеально. Турлог бросил против него все свои врожденные способности, присущие нации отличных фехтовальщиков, всё искусство обучения мастеров Запада и Востока, всю первобытную хитрость, приобретенную в бесчисленных и жестоких стычках в отдаленных уголках мира.

Он был выше и имел более широкий размах рук. Раз за разом его лезвие проносилось рядом с горлом Конана. Один раз лезвие даже коснулось плеча варвара, из которого брызнула кровавая струя. Не было слышно никаких звуков, кроме шуршания ног по траве, непрерывного свиста клинков и глубокого, жадного дыхания сражающихся. Конан все сильнее чувствовал натиск врага. Истощение борьбой с Малаглином уже начинало собирать свой урожай. Ноги у киммерийца тряслись, взгляд начал мутнеть. Как сквозь туман варвар видел торжествующую улыбку, которая появилась на тонких губах гирканца.

И в душе Конана поднялась дикая волна отчаяния, пробудившая его последние силы. Северянин рванулся в бой с неожиданной яростью умирающего волка, в мерцающем круге свистящей стали — и вот уже Турлог лежал на земле, царапая землю конвульсивно скрюченными пальцами, пронзенный острием меча Конана.

Гирканец поднял остекленевшие глаза на победителя, и его губы скривились в жуткой улыбке.

— О, Госпожа всех истинных искателей приключений, — прошептал он, захлебываясь собственной кровью. — О, Великая Смерть!

Турлог откинулся и замер, с бледным лицом, обращенным к небу. Из его уст полилась кровь.

Гирканцы начали отступать украдкой, словно стая волков после потери вожака. Внезапно, как будто очнувшись от сна, мантталусанцы закричали и кинулись на них. Захватчики пустились наутек, а разгневанные жители Мантталуса преследовали их по пятам, рубя и сеча, пока одни и другие не исчезли за перевалом.

Конан понял, что Сидрик, забрызганный кровью, но торжествующий, стоит рядом с ним, поддерживая его измученное, дрожащее тело. Киммериец отер глаза от кровавого пота и коснулся спрятанного свертка. Многие люди потеряли свою жизнь из-за него. Но сколько еще, в том числе беззащитных женщин и детей умрет, если пакет будет утерян.

Сидрик хмыкнул и Конан увидел, как со стороны города, через ворота которого выходило множество радостных женщин, не торопясь приближается огромная фигура. Это был Малаглин, лицо которого было опухшим и все в синяках от стальных кулаков Конана. Король прошел спокойно мимо груды тел и подошел к обоим воинам.

Сидрик схватил зазубренный меч и, увидев это, Малаглин усмехнулся разбитыми губами. За своей спиной он что-то держал.

— Не впадай в гнев Конан, — мягко сказал правитель. — Ты не волшебник, ибо ни один человек не может быть вором, или убийцей, если он сражается так, как ты. И я не дитя, чтобы питать ненависть к человеку, который победил меня в честной борьбе, и потом, когда я лежал без сознания, ты спас мое королевство. Ты принимаешь мою руку?

Конан схватил его за руку в знак дружбы к этому гиганту, чьим единственным недостатком было тщеславие.

— Я очнулся недостаточно быстро, чтобы иметь возможность принять участие в этом бою, — сказал Малаглин. — Я только видел его конец. Но, несмотря на то, что я не смог выйти на поле вовремя и побить этих гирканских собак, мне удалось освободить долину, по крайней мере, от одной крысы, спрятавшейся в моем дворце. Небрежным движением король бросил что-то под ноги Конана. Отрезанная голова Ахеба, с чертами, застывшими в гримасе ужаса, смотрела она на киммерийца.