Алексей Константинов - Ларец Пандоры (СИ)

«Значит не вьетнамец», — с горечью подумал Прохоров.

— Не, брат, — Прохоров вернулся к русскому. — Каши мы с тобой не сварим.

Платон брезгливо помыл руки в ручье, поднял бурдюк, взвалил его себе на плечи, стал подниматься вверх.

— Помоги! — донёсся слабый голос из-за спины. Прохоров обернулся. Азиат тянулся дрожащей рукой к Платону. В этом жесте ощущалось столько отчаяния, страдания, боли, что даже самый бесстрастный человек не смог бы остаться равнодушен. Платон испугался зародившейся в душе жалости и торопливо отвернулся. Не хватало ему умирающего попутчика.

— Помоги, — снова попросил незнакомец, но Прохоров сделал вид, что не слышит. Платон втащил бурдюк наверх, бросил его в телегу и замер. Он посмотрел в овраг, перед глазами стоял тянувший к нему руку оборванец.

«Брось его там! — подумал Прохоров. — Этот бродяга чем-то болеет. Твоя жалость не доведёт тебя до добра!»

Всё-таки Платон не выдержал. Сжав кулаки и выругавшись на себя за мягкость, он спустился вниз. Азиат уже растянулся на спине и смотрел в небо, видимо, дожидаясь неминуемой смерти. Платон подошёл к оборванцу, поборол брезгливость и поднял его с земли. Линь почти ничего не весил, и нести его вверх было гораздо легче, чем полный бурдюк. Прохоров отметил, что кистью правой руки азиат продолжает настырно сжимать свой мешок.

Поднявшись к дороге, Платон усадил Линя в телегу, залез в мешок со своими запасами, достал оттуда немного сала, хлеб, большой огурец, соль, стакан и бутыль самогона.

— Угощайся, — предложил Прохоров, сопроводив свои слова жестом: словно он сжимает в руке ложку и опускает её себе в рот. Китаец быстро сообразил, что имеет в виду Прохоров, отломил себе хлеба, понюхал его и только после этого положил в рот. Линь не жевал ломоть, а скорее обсасывал. Сначала Платон удивился, но потом вспомнил, что у китайца нет зубов. Прохоров с сомнением посмотрел на огурец и сало, тем не менее, не стал их пока прятать. Он налил самогона в стакан, протянул его Линю. Китаец кивнул в знак признательности. Он взял стакан и за раз опрокинул в себя всё его содержимое, снова потянулся к хлебу. На этот раз ломоть был крупнее. После в ход пошла мякоть сала. Наконец, выпив еще один стакан самогона, Линь поднял руки, выставив впереди себя раскрытые ладони, несколько раз провёл ими вперед-назад, словно пытаясь оттолкнуться от невидимого предмета.

— Наелся? — спросил Прохоров, собирая еду. Линь повторил свой жест.

— На здоровье, — добавил Прохоров.

Платон достал куцее одеяло, протянул его китайцу. Тот кивнул, свернулся калачиком в углу повозки, укрылся им и, по всей видимости, собирался спать. Прохоров вздохнул, покачал головой, залез на повозку, позабыв о своём намерении идти пешком, и пустил яка вперёд.

К вечеру спуск остался позади, дорога тянулась по равнине. Максимум два дня пути и Прохоров выберется к торговому тракту. Платон посмотрел на небо: ветер разогнал тучи, сквозь перистые облака можно было различить прятавшееся за горами солнце. Стало холоднее. Прохоров обернулся. Его пассажир уже не спал. Линь сидел и оживлённо смотрел по сторонам. Взгляд азиата не понравился Платону — пронзительный и подозрительный.

Когда стало смеркаться, Прохоров остановил яка, решив сделать привал. Линь встал с места, стал размахивать руками и качать головой.

— Нет! — просил он.

— Привал, — Прохоров сложил ладони вместе и прижал их к правому уху.

— Нет! — настаивал китаец.

— Отстань! — Прохоров раздраженно отмахнулся от него, отвёл яка вместе с повозкой в сторону, стал собирать засохшую траву и ломать ветки придорожного кустарника на костёр. Линь продолжал возмущённо бурчать себе под нос. Успокоился он лишь спустя некоторое время.

Прохоров вернулся, взял вязанку хвороста с повозки, разложил её на земле, достал огниво, выбил искру на сухую траву. Она занялась, задымилась. Он засунул траву под хворост, принялся раздувать пламя. Вскоре весёлый треск горящего костра заполнил окрестности. Прохоров сходил к телеге за походным котелком, взял его, вернулся к кострищу, воткнул в землю по обе стороны от пылавшего пламени две довольно толстых палки, концы которых раздваивались, затем продел под обручем котелка прут, закрепил последний между палок. Удовлетворенно хмыкнув, Прохоров притащил бурдюк, налил в котелок воды, дождался, когда она закипит, бросил туда немного сала и насыпал рис. После он снова вернулся к повозке.

— Вставай, пошли, там теплее, — сказал он китайцу и протянул руки, желая помочь ему подняться. Линь слабо отпирался, но потом передумал, сам вылез из телеги, подошёл к костру и стал отогревать замерзшие ноги и руки. Платон стащил с телеги предпоследний тюк сена, рассыпал его перед яком. Второй тюк он отнёс к костру и положил в сторонке, намереваясь на нём спать.

Через двадцать минут каша была готова. Прохоров достал две ложки, исподлобья посмотрел на Линя. Азиат выглядел лучше. Может он и не болеет ни чем, просто путешествие его вымотало?

— Была не была, — решил Прохоров и, надеясь на русское авось, протянул Линю ложку. Вместе они сняли котелок с огня и принялись за трапезу. Платон заметил, что китаец ни на миг не разлучается со своим мешком. Пока Прохоров был голоден, он не придавал этому значения, но вдоволь насытившись, он захотел удовлетворить и своё любопытство.

— Что у тебя там? — спросил Платон, показав на мешок Линя.

— Нет, — Линь мотнул головой в знак отрицания и спрятал мешок у себя за спиной.

— Гляжу, ты не сильно благодарен мне, — криво усмехнувшись, заметил Платон. Свою обиду на недоверие Линя он продемонстрировал своеобразно. Когда с кашей было покончено, Платон достал самогон и, не предлагая его азиату, принялся налегать на выпивку сам. Линь, казалось, не заметил этого, лёг возле костра, засунул мешок себе под голову и уснул. Платон вскоре тоже провалился в дрёму. Сквозь сон он услышал едва различимый щелчок.

Ночью ему привиделась странно одетая девушка, убеждавшая Прохорова ограбить беззащитного Линя.

— Шкатулка! Забери её! — просила девушка из сна.

Утром Прохоров проснулся с сильной головной болью. Он не чувствовал пальцев ног и рук, а когда попытался встать, ощутил неприятное ощущение, разливавшееся по всему телу, словно разом тысячи иголок вонзились ему в кожу. Линь уже бодрствовал и наблюдал за Платоном. Как только Прохоров приоткрыл глаза, азиат жестами стал торопить его, указывая рукой на дорогу.

— Экий ты быстрый, — усмехнулся Прохоров, почти позабыв про свой сон.

Сложив пожитки в телегу, Платон и Линь устроились там сами и продолжили путь. Прохоров постоянно бросал косой взгляд на мешок, который оборванец прижимал к своей груди.

— Так может покажешь что там? — попросил Прохоров, указав на мешок.