Майкл Суэнвик - Джек-Фауст

Как ощущается, как долго будет длиться,

Заранее сказать никто не может.

Сперва, естественно, появится зародыш,

Затем уже плацента исторгнётся.

Теперь все позади, и помяни молитвой

Поэта, что унял волнения и охи

И легким ритмом и простою рифмой

В стихах аборта изложил син?кдоху.

A. S.

Ей не хотелось этого делать.

Однако, похоже, у нее не было никакого выбора. Никакой возможности выбраться из этой душной камеры. Она запомнила, как биологи показывали ей необходимость кислорода для дыхания. Мышь поместили под стеклянный герметичный колпак так, чтобы воздух не уходил оттуда и не попадал туда. Сначала существо нахохлилось, усталое и встревоженное, делая глубокие вдохи и осматриваясь по сторонам. Затем, когда количество О2 уменьшилось, а СО2 увеличилось, мышь стала беспорядочно метаться по дну колпака, неистово царапая стекло и пытаясь сбежать. Наблюдать за этим было мучительно. Когда кислород иссяк, то же самое произошло с силами животного. Наконец маленькое существо просто легло и смирилось с судьбою.

Все это происходило много лет назад.

За ее окном выстроилась демонстрация протеста. Она слышала, как люди напевно скандировали:

- У-бий-ца. У-бий-ца. У-бий-ца.

Когда они успели?… Когда она вошла в комнату, стояло утро. Комната была наполнена светом. Теперь солнце ушло и наступили сумерки.

- У-бий-ца. У-бий-ца. У-бий-ца.

Скандирование резко оборвалось. Гретхен подошла к шторам и двумя пальцами раздвинула их. Там на мотоцикле прибыл брат Иосафат, чтобы скупо ободрить людей и раздать стопку новых памфлетов. Она увидела, как Иосафат хлопает собравшихся по спинам и пожимает руки. Он выглядел на редкость процветающим. Когда он заговорил с демонстрантом, то неотрывно смотрел на него, пристально, профессионально.

То, что он был реакционным политиком, давало брату Иосафату очень многое. Раз в неделю он вел радиошоу, имел свою колонку в газете и считался столпом местной знати. Он уже пять раз ездил в Рим. Папа сам обращался к нему за советами. По слухам, он содержал любовницу. Если для кого-то современный мир изменился в хорошую сторону, так это для брата Иосафата.

Дружеские смешки звучали среди небольшой группы людей под ее окном.

Затем брат Иосафат уехал, оставив пончики и термос с горячим сидром.

Иногда она думала: кто эти люди, ежедневно приходящие скандировать напротив ее городского дома? Откуда у них берется свободное время? И вообще, знают ли они сами, для чего они здесь? Почему, когда в мире столько зла, они избрали борьбу именно с ней? Эту миссию организовали доминиканцы и назвали ее «Христианский крестовый поход за жизнь». Могли бы выбрать название получше, такое, которое не вызывало в памяти такое количество убийств якобы во имя Церкви. Но, к сожалению, она им не указ.

- У-бий-ца. У-бий-ца. У-бий-ца.

Только сегодня она почувствовала, что и в самом деле поняла протестующих. Прежде она всегда считала их благочестивыми ханжами и придирчиво осуждающими всё людьми, лезущими во все дыры. Теперь она впервые поняла, что все они совершенно искренни. Что они не скрывают своих намерений. Что имеют в виду не более того, что высказывают. Она завидовала их простоте, ей хотелось поступать так же. Хотелось поговорить.

«У всех у вас есть выбор, куда направить свои стопы и к кому примкнуть, - сказала бы она им. - У меня такого выбора нет. Я не могу иначе».

Когда протестующие в первый раз появились перед ее домами и фармацевтическими лабораториями, она пару раз выходила, чтобы поспорить с ними. Но быстро осознала, что они не слышат ни одного ее слова. Они свято верили, что знают все, о чем она думает.

- Я согласна с вами, - сказала она, - что жизнь священна.

- Нет, ты это оспариваешь, - отвечали они. - Ты считаешь, что… - и тут один из них плюнул в нее.

Вот так состоялся горячий спор, в котором никто не готов был сделать шаг навстречу другому, разделенные барьером страсти, который ни одна сторона не рисковала переступить.

«Я больше, чем мое тело», - думала она. Однако мир не соглашался с ней. Для мира у нее была только физическая сущность, и ничего более. Ее самые возвышенные мысли, самые горячие духовные порывы существовали лишь в уединении ее собственного разума. Она была совершенно беспомощна перед любыми грубыми проявлениями реальности: гнилым зубом, сломанной ногой, раком, ненужной беременностью. Никакая скорбь не была способна избавить ее даже от маленького прыщика. Но точно так же крики и издевки буйствующей толпы не могли повлиять на ее мысли.

Сигареты у нее закончились. Пепельница была переполнена окурками.

Все было тщетно. В конце концов, ответов не существовало, а если бы и существовали, то их было бы не понять, и не было даже надежды на возможность диалога. Всем правила тишина, но это была не мирная тишь, а спокойная отчаянная тишина невысказанных слов. Это была тишина подводной лодки в глубинах океана, где тонула женщина. В конце концов она поняла это и больше не боролась, а просто поступала так, как должно.

- У-бий-ца. У-бий-ца. У-бий-ца.

Послышался стук в дверь.

- Входите, доктор, - отозвалась она.

Биплан был экспериментальной моделью с двигателем из легкого алюминия. Он перенес Фауста с Вагнером через Ла-Манш практически за несколько минут. Инженеры вовсе не были уверены в успешном исходе, что аппарат во время полета не развалится. Но Фауст заверил, что все будет в порядке, и для Вагнера этого было вполне достаточно.

Они посадили аэроплан на поле брюквы в окрестностях Кале. При посадке сломалось шасси. Несколько торопливых слов и пригоршня банкнот убедили фермера доставить их к железнодорожной станции. Там они сели на экспресс до Парижа; и уже в поезде к Фаусту возвратилось его былое безумие.

Вагнер зарезервировал купе первого класса. Фауст устало уселся, а после взглянул на пустое сиденье напротив.

- Дьявол! - вскричал он. - Ты солгал мне!

- Спокойно, учитель, прошу вас, - сказал Вагнер и задернул занавески, чтобы пассажир, сидящий в проходе, не смотрел на магистра, не увидел, как тот поносит свободное место и свое отражение в стекле. - Вам надо помнить, что другие не видят вашего демона .

Глаза Фауста засверкали.

- Не надо быть со мной снисходительным, охамевший сопляк. Мне известно, о чем ты думаешь. Ты считаешь, что я рехнулся. - Он щелкнул пальцами под носом Вагнера. - Вот тебе! Мне наплевать на твое мнение, как и на мнение других!

И Фауст надолго замолчал.

В тишине, воцарившейся в купе, мозг Вагнера неистово работал, обдумывая варианты и готовясь к этой сложнейшей миссии.

Ему следует быть преданным учителю.

Ему придется быть суровым, бесстрашным, настоящим последователем Фауста, ибо его учитель in parvum [25] Обезумел ( лат .). , и это - гулкое эхо его величия. Он всегда должен помнить, что сумасшествие Фауста - в большей степени здравомыслие, чем здравомыслие обычного человека. Ему нельзя предавать учителя скептицизмом или неверием.