Андрей Лазарчук - Транквилиум

– Так, товарищ старший лейтенант, не положено мне…

– Слушай, солдат! Забудь ты это «не положено»! На карту безопасность страны поставлена. Ты еще минуту проерепенишься – и атомная война, считай, началась. Понял? Быстро из машины!..

– У ней с третьей на четвертую с силой втыкать надо…

Глеб оглянулся. Водитель стоял на обочине, всей позой выражая неуверенность. Потом он поднял руку, сделал несколько шагов вдогонку машине… опустил руку и остался стоять.

Машина свернула за угол. Здесь были серые, почти черные стены с узкими, как бойницы, окнами. Болезненно-ярким пятном мелькнула женщина в оранжевом плаще и с красным зонтом над головой.

– Давай, – сказал Алик, но Глеб уже все сделал сам.

В пыльном мире было светлее. Стены цвета высохшей кости зияли провалами, у дома напротив вместо крыши торчали вздыбленные стропила, позади которых устремлялась в небо вычурная остроконечная башня. Небо светилось не вполне равномерно: будто за матовым стеклом бродили медленные молнии…

– Стой! – вскрикнула Варя.

Под стеной, укрытый шинелью, лежал скелет. Алик не остановился, но проехал мимо медленно, давая увидеть.

На ногах скелета были огромные серые ботинки.

– Солдат, – с удивлением сказал Алик. – Едва ли не с войны…

– Провалился сюда и не смог выбраться, – предположил Алик. Он вспомнил, как сам впервые попал в пыльный мир: случайно, неожиданно, неуправляемо…

– А я всегда боялась подземных переходов, – сказала Варя. – Казалось: вот спущусь здесь – а выйду черт знает где. И, кажется, один раз так и получилось…

– И где же ты оказалась?

– Не знаю. Я тут же бросилась обратно. Потом простить себе не могла…

– Так где?

– Вот представь: холодно, едва ли не снег – а я выхожу на темный пляж, вот такая лунища – и морем пахнет! И тепло, как в сказке… Маленькая была, перепугалась.

– Нанюхалась чего-нибудь, – полуобернулся Алик.

– Не-а, когда нанюхаешься, все не так…

Они вывернули на широкую – как площади в Новопитере, подумал Глеб – улицу и покатили по ней. Пыль взлетала и повисала шлейфом. Дома по сторонам вдруг сделались маленькими, светлыми, потом вновь выросли. Алик свернул налево.

Эта улица была буквально закована в гранит. Резкие, холодные, неживые плоскости – не дома, а склепы. Зарешеченные арки ворот, ведущие в исполинские дворы. Конный кому-то памятник…

Алик уже притормаживал у края тротуара, когда шагах в двадцати впереди из такой вот зарешеченной арки вышел человек в коричневом плаще до колен.

Все дальнейшее произошло очень быстро и в то же время очень медленно: вот человек выхватил из-за спины автомат, а мотор взвыл, посылая машину вперед; вот человек взвел затвор, одновременно отскакивая к стене, но явно не успевая: машина уже рядом, касается его, бьет по ногам, швыряет вперед и вбок, и человек, взмахивая руками, ломаясь в поясе, к стене прилипает, а машина, не владея уже своею инерцией, скребет по стене, вминается, теряет стекла, визжа железом… Потом ее отбросило и полуразвернуло.

Алик уже снаружи с револьвером в руке. Глеб тоже на ногах, не заметил, как оказался. У Вари кровь по лицу. Человек в коричневом неподвижен, будто мертв уже давно, как тот солдат. Автомат, медленно говорит Алик, и Глеб берет еще теплый автомат. Все делается преувеличенно отчетливым, но при этом ненастоящим. Будто бы стало светлее, но сгустились тени. Дверь. Лестница, вторая. Дверь, висит на одной петле. Следы, следы, множество следов на полу и окурки. Там! – но Глеб уже видит и сам и бьет вдоль коридора. Ствол задирается вверх. Тот, кто был там, в коридоре, падает и начинает кричать. Сюда, сюда! Еще ступени. Дверь – разнесена в щепу, будто взорвали порохом. Множество гильз под ногами. Квартира. По полу рухнувшая штукатурка и обрывки желтой бумаги. Комната, комната, комната, коридор – валяется битый кирпич, доски с гвоздями, перекрученные железные трубы, – здесь, выдыхает Алик, давай!.. И Глеб, встав к нему спиной к спине, задерживает дыхание…

В квартире пахнет свежим кофе и поджаренным хлебом, и прямо перед собой Глеб видит большое, в рост человека, зеркало, и в зеркале отражается он сам и часть затылка и плеча Алика – а в светлом проеме двери появляется вдруг еще один человек. Он невысок и лыс, на глазах очки в тонкой оправе, одет в домашний зеленый халат, через плечо полотенце. Он только что принял ванну…

Глеб поворачивается. Теперь он и Алик стоят рядом, направив на человека в халате два ствола. И человек понимает все, лицо его мгновенно становится белым, но больше того: Глеб видит по его глазам, что он их узнал! Не просто догадался, кто они такие, а узнал в лицо… узнал их лица… и, буркнув что-то недовольно и неразборчиво, вроде бы «зараза проклятая, надо же такому…» – поворачивается, делает шаг, и Алик стреляет ему в спину! Глеб видит, как рвется, как вдавливается в тело халат на пояснице – и вдруг понимает что-то сокрушительно важное, и это понимание взрывается в нем…

Такое бывает, когда в полной темноте за твоей спиной вспыхивает молния. Все, что есть перед глазами, можно рассматривать потом еще очень и очень долго. Ты видишь тысячную долю секунды, но этого достаточно.

Алик не успел выстрелить второй раз – Глеб ударил его по руке, а в следующий миг они были уже в пыльном мире. Ты что! Ты что наделал, он уйдет! Он уйдет! – Алик хлестал его по лицу, но Глеб этого почти не замечал. Нет, кричал он, нет, это все неправильно! Это все не то! Алик яростно озирался – будто в поисках выхода. И тут вошла Варя. Мальчики, меня убили, прошептала она и упала на колени. Глеб успел подхватить ее. Алик вылетел наружу, через миг хлопнуло несколько выстрелов.

Варя была тяжелая. Глеб покатился на гильзах и удержался чудом. Кровь пропитала ее шерстяную кофту, капала на пол. Вниз уходило слишком много ступеней. Только не умирай, подумал Глеб. Под ним зияла бездна. Что-то ужасное обязано было случиться. Не умирай, сказал он вслух, я так и не успел найти тебя. Она уже не дышала.

Они неслись в машине – с визгом и скрежетом. Ветер бил в лицо, в глаза, и ничего не было видно.

Есть обычай: возле дорог там, где кто-то когда-то погиб, ставить маленький обелиск. Это не могила: в государстве, где все решено за вас и до вашего рождения, нельзя захоронить людей в местах, не отведенных для этого специальным постановлением. Но за такими обелисками ухаживают, кто-то кладет к ним собранные тут же цветы, а шоферы-дальнобойщики, проносясь мимо, сигналят. Такой вот придорожный памятник, белый деревянный крест с выжженными буквами и цифрами: «Варвара Ястребова, 1962-1983», – появился возле шоссе Москва – Брест за Вязьмой неподалеку от моста через речушку Днепр. Лишь два человека знают, что это настоящая могила, что под крестом лежит тело – только не докопаться вам до него, не осквернить прикосновением. Глеб видел крест еще в восемьдесят девятом, перегоняя транспорт с оружием из Чехословакии к границам «червонной зоны», в Енисейск. Это был последний транспорт и последнее долгое пребывание Глеба в Старом мире.