Валерий Елманов - Алатырь-камень

А на другое утро, еще до восхода солнца, часовых на стенах взбудоражили крики людей и звон оружия. Встревоженные воины стали вглядываться в даль и увидели печальную картину. Во весь опор к крепости несся небольшой купеческий караван, а русичи преследовали его по пятам. Охранники каравана время от времени оборачивались и пускали в преследователей стрелы, то один, то другой из догонявших падал, но многочисленность погони все равно не давала торговцам шансов на спасение.

Самые горячие головы порывались было помочь единоверцам, но появившийся Убейдулла заявил, что они видят перед собой еще один знак всемогущего. Тем самым он дает понять истинно верующим, что бывает с теми, кто верует неправильно.

Победители тут же принялись вспарывать тюки, рвать друг у друга из рук ткани и прочую добычу, после чего, крайне довольные, отправились обратно в лагерь, грубо подталкивая древками копий своих пленников. Трупы своих товарищей они унесли, оставив валяться на камнях лишь вражеские.

Воевода, наблюдавший не столько за перипетиями боя, сколько за поведением осажденных, разочарованно вздохнул и буркнул себе под нос:

– Ну и в рот вам дышло. Не открыли дверку, так и не надо. Все равно я на это особо не рассчитывал. Ладно. Посмотрим, что вы скажете, когда начнется вторая часть моего Арлезонского балета [164] Очевидно, Вячеслав, припомнив советский фильм, снятый по роману Дюма «Три мушкетера», имел в виду Мерлезонский балет, во время которого д'Артаньян так эффектно вручил королеве Анне алмазные подвески, привезенные им из Англии. .

В русском лагере тут же началась торжественная церковная служба, очевидно, посвященная легкой победе. Больше всего осажденных возмущало то, что на нее насильно приволокли пленников, поставив их на колени метрах в двадцати перед пятиметровыми крестами, вкопанными в землю. Было их не так уж и много, человек десять, но головы троих из них украшали чалмы зеленого цвета – верный знак того, что эти люди совершили хадж. К тому же в этой кучке имелся и дервиш, что уж совсем никуда не годилось.

С этого дня в лагере начались не просто добросовестные церковные службы. Теперь они не прекращались даже ночью. Оставшаяся при войске дюжина священников честно трудилась аж в четыре смены, читая бесконечные молитвы.

Так длилось три дня, причем с правоверными, присутствовавшими на этих богослужениях, происходили весьма загадочные метаморфозы. Уже на второй день они явились на молитву добровольно. Встать на колени их никто не побуждал, но на третий день они опустились сами, вызвав неодобрительный гул на крепостных стенах Дербента.

Четвертый день не сулил ничего особенного. Все те же гимны в честь неизбежной грядущей победы святого воинства, идущего в бой за правую веру, да молитвы за великих грешников, которым господь отчего-то так и не дает вразумления. А вот потом…

Когда дружный хор священников затянул очередной псалом, один из захваченных мусульман с нерешительным видом потянулся к своему головному убору, затем опустил руку на полпути, вновь поднял ее, задержался на мгновение и наконец решительным движением сорвал чалму, отбросив ее далеко от себя, и тут же в молитвенном жесте простер руки к священнику, словно умоляя его о чем-то. Почти тут же эту процедуру проделал и его сосед.

Из глоток многих воинов, стоящих на стенах, дружно вырвался негодующий крик возмущения. Кто-то при виде столь кощунственного зрелища не утерпел и бросился бежать за Убейдуллой. Еще человек пять принялись с досады стрелять в сторону правоверных, которые оказались такими ужасными негодяями, что отреклись от веры и аллаха и решили принять… да, так оно и есть, новую веру.

Вон уже и корыто неверные собаки принесли. Ну, точно. Сейчас их крестить начнут. Приготовления к крещению длились недолго, минут пятнадцать-двадцать, но Убейдулла, который, очевидно, находился где-то поблизости, успел подняться на стену и теперь тоже наблюдал за разворачивающимся действом.

Едва увидев его на стене, наблюдатель русичей, которому воевода доверил свою подзорную трубу, тут же отправил своего помощника к Вячеславу. Тот удовлетворенно кивнул, неспешно приблизился к группе половцев, изображавших мусульман, встал метрах в трех от них и негромко скомандовал:

– Давай, Кичи. Только не торопись и делай все, как я тебя учил.

Худой половец медленно поднял руку и стал разматывать зеленую ткань со своей обритой головы. Затем он аккуратно свернул шелк и положил его на землю подле своих ног.

Почти тут же русичи опять услышали гул возмущения, донесшийся до них с крепостных стен.

– Воевода, – окликнул Вячеслава помощник наблюдателя. – Пестель сказывает, почитай весь град на стены залез. Дивуются.

– Очень хорошо, – ответил воевода и неторопливо отдал очередную команду: – А теперь твоя очередь, Бача.

Сосед человека в зеленой чалме внезапно вскочил на ноги, что-то гортанно крикнул и, сорвав с головы такую же зеленую чалму, принялся ожесточенно топтать ее ногами. Затем он схватил аккуратно положенную соседом ткань и тоже метнул ее себе под ноги.

На стенах уже не гудели – исступленно вопили, визжали, кричали, сыпля проклятиями в адрес поганого шелудивого пса. А этот смердящий пес, закончив свою оригинальную пляску на чалмах, схватил их, несколько секунд оглядывался по сторонам, затем увидел поблизости костер, подбежал к нему, метнул куски ткани в огонь и бросился к вкопанному кресту. Упав подле него, он принялся исступленно целовать каменистый холмик, потом протянул руки, нежно обхватил подножие креста и застыл в позе покорности и преклонения перед новой святыней.

– Ну-у-у, не Леонов, конечно, и не Ефремов, но очень недурственно, – еле слышно пробормотал себе под нос воевода. – Особенно учитывая, что у нас всего три репетиции было. Переигрывает, правда, но совсем немного. Да в конце концов и на стенах тоже не Станиславские собрались. Должны поверить, – и произнес погромче: – Типля, теперь твоя очередь. Пошел.

Исступленный визг на стенах достиг своего апогея, когда такой же маневр стал осуществлять «дервиш». Вначале он, по-прежнему не вставая с колен, обернулся к русским воинам с протянутыми руками. Один из них подошел к нему и вынул кинжал.

– Неужто зарежет святого человека?! – ахнул кто-то на стене.

Но свершилось нечто еще более страшное. Воин отдал кинжал дервишу, и тот сам…

Нет, он не зарезал себя, хотя лучше пусть сделал бы именно это, не так больно было бы смотреть. Но дервиш совершил невероятное – стал резать свою святую бороду. Затем, выронив кинжал, он бросился к костру, метнул ее туда, тут же ловко скинул плащ, который тоже полетел в огонь, и распростерся у ног священника, целуя его сапоги и край рясы.