Валерий Елманов - Алатырь-камень

– И не высовывают за них своего носа, как самые последние трусы, – вскипел горделивый упрямец. – О-о-о, как я был бы счастлив, если бы они осмелились все-таки выйти и сразиться со мной, ибо я точно знаю, на чьей стороне была бы победа!

– О-о-о, как я страшусь того, что они осмелятся все-таки выйти и сразиться, – в тон Гершаспу произнес Ахситан. – Ибо я тоже знаю, на чьей стороне была бы победа!

– Ты думаешь? – уставился на советника царевич.

– Нет, – покачал тот головой. – Тут не нужно думать. Я просто уверен в этом. К тому же превратности любого сражения таковы, что даже в случае победы не все полководцы доживают до часа своей славы. А ведь ты первый наследник, которому нельзя погибать, ибо у твоего брата еще нет сыновей.

– Но я же не могу уйти с пустыми руками, – взвыл Гершасп.

– Надо послать еще одно посольство, – пожал плечами советник. – Но уже с просьбой. Возможно, что русичи согласятся поделиться, если с ними говорить чуть иначе.

– Унижаться перед неверными, – снова вскипел царевич.

– Это будет не унижение, но наша военная хитрость. Мы таким образом узнаем их планы. Если они хотят войны с нами, то снова откажут, а если у них нет черных мыслей, то они должны согласиться. Как знать, может, они даже вступят с нами в союз. А он нам ох как сгодится. Купцы доносят, что, несмотря на смерть своего страшного предводителя, монголы еще сильны. Они не оставили мыслей о покорении здешних земель. В такие неспокойные времена надо иметь крепкую подпорку, чтобы удержаться на ногах.

– С неверными! – не удержался от саркастического замечания Гершасп.

– А хоть бы и так. Мудрый правитель даже иноверцев может обратить во благо своей стране и своим подданным. Что же до твоего старшего брата, то я сам переговорю с ним, когда мы вернемся. Я скажу, что ты проявил чудеса мудрости и лишь благодаря тебе мы заключили почетный мир и даже взяли часть добычи.

Гершасп после этого разговора всю ночь пил лучшие шемаханские вина, глотая их как простую воду, но затем благоразумие взяло верх, и он отправил во главе посольства, третьего по счету, старого мудрого Ахситана.

Вячеслав вначале хотел было вновь отказать. Ну в честь какого праздника он должен делиться с теми, кто приехал на готовенькое и пальцем о палец не ударил. Затем он вновь вспомнил слова Константина о дружбе со всеми соседями или хотя бы о нейтралитете, если уж они такие козлы, после чего лукаво склонил голову набок и ответил согласием. Правда, он тут же уточнил, что ни золото, ни серебро он отбирать у своих воинов не собирается, а самовольно отдавать ту часть добычи, которая предназначена царю, тоже не имеет права.

– Однако здесь еще есть то, что не принадлежит никому, потому что на Руси нет рабов. Я имею в виду оставшихся в городе жителей. Их ты можешь забрать. Всех я тебе не отдам – кое-кого оставлю, но не меньше половины брат твоего шахиншаха получит, а то и впрямь негоже такому великому воителю возвращаться с пустыми руками. В конце концов, не его вина в том, что он не успел взять этот город.

Это решение Славка принял, исходя из принципа «На тебе, боже, что мне негоже». Ни к чему держать в городе столько народу, исповедующего ислам, да еще с таким фанатизмом. Как знать, может, в голове у кого-нибудь из правоверных так прочно угнездилось учение погибшего безумца, что спустя месяцы, да пускай даже годы, он вновь затеет какую-нибудь авантюру. Гарнизон здесь предполагалось оставить очень большой, не меньше тысячи, но все-таки рисковать лишний раз ни к чему.

Да и некуда было Вячеславу девать этих людей, которых захватили в плен после разгрома Убейдуллы. Порядок в городе под присмотром воинов они навели, а теперь куда? А тут как раз появлялась возможность вроде бы оказать соседям некую уступку и тем самым сделать шаг навстречу мирному и почти полюбовному соглашению.

Тем более что этот спокойный старик представлял собой явный контраст с первыми послами, горделивыми и надменными, которые даже голову держали так неестественно высоко, устремив подбородок в собеседника, что создавалось впечатление, будто они и впрямь проглотили то ли кол, то ли копье.

Да и слова они цедили чуть ли не сквозь зубы, всем своим видом выказывая презрение к собеседнику. Этот же человек говорил мягко и осторожно, улыбался, весело щуря глаза, и даже пытался шутить.

Особенно Ахситан оживился, когда после его осторожных намеков на подписание мира и установление границ, как это должно быть у добрых соседей, воевода русичей не мялся в нерешительности, не потребовал каких-то уступок, а, особо не чинясь, почти сразу дал согласие, заявив, что Дербент – хорошая граница и нарушать ее он не собирается. Во всяком случае, до тех пор, пока мир не будет нарушен шахиншахом.

Правда, заключать военный союз воевода отказался, предложив взамен, чтобы Фарибурз III послал посольство к его государю. Пускай, мол, они сами договариваются друг с дружкой.

В течение недели три десятка суровых воинов Гершаспа сбивали в кучу и выводили за пределы города людей, оставшихся в живых. В основном это были старики, женщины и дети.

Зная, что их ждет, некоторые из них бросались в ноги воеводе русичей, умоляя оставить их и уверяя, что еще могут пригодиться. Многие даже соглашались принять православие. Таких выслушивали, крестили и оставляли.

Иные же, не желая жить рядом с иноверцами, сами вызывались уйти. Пусть неволя, но у своих, правоверных.

Третьи, не надеясь на то, что им позволят остаться, ухитрялись спрятаться так, что их обнаруживали лишь спустя дни, а то и недели после того, как войско ширваншахов ушло. Не убивать же их. К тому же и работенка для этих людей нашлась. Не сказать, чтоб не пыльная, но они были довольны и этим, вырубая по указке армянских мастеров плиты из камня и надстраивая крепостные стены.

Сам Вячеслав тоже не тратил времени даром. С несколькими сотнями людей он проехался вдоль горной стены, внимательно осматривая возможные подступы с юга. Кое-где поступали просто, как в случае с Ширванским ущельем, по которому и прошли в первый раз горы Кавказа монголы, ведомые Субудаем. Все проходы были завалены камнем, а в основание рукотворных баррикад легли огромные, чтоб невозможно было сдвинуть, куски скал, которые обрушили вниз направленным взрывом.

Не зря Вячеслав чуть ли не целый месяц консультировался с Минькой и усердно запоминал формулы, по которым рассчитывалось примерное количество пороха для закладки. Ему не всегда удавалось достичь максимального эффекта, но в целом наука срабатывала.

В других местах действовали иначе. Кое-где были заложены башни, высота которых достигала тридцати метров. Ставили их таким образом, чтобы лучники, дежурившие в них, могли вести наблюдение и держать под прицелом всю округу.