Александр Громов - Русский аркан

Маленький пароходик «Афон» отходил в Новороссийск буквально через полчаса. В пути — восемнадцать часов. Рискнуть? Пожалуй…

В билетной кассе ей продали билет второго класса и документов не спросили, хотя Катенька держала в руках удостоверение избирательницы, а в уме — историю об украденном пашпорте и о фамилии как результате воспитания в Царскосельском приюте для не помнящих родства сирот. Все они там Георгиевы, Александровы, Константиновы, Царевы да Романовы…

Обошлось.

Она по-прежнему опережала идущих по следу ищеек, но понимала, что разрыв сокращается. В Новороссийске его, пожалуй, вовсе не будет. Но главным сейчас было вырваться из Крыма. Уж его-то жандармские ищейки перевернут в первую очередь, все перетряхнут и просеют сквозь мелкое сито — станциями и портами начнут, городами продолжат, а кончат последней татарской деревушкой. Прячься, не прячься, а рано или поздно найдут.

«Да ведь не для того, голубушка, ты устроила побег, чтобы сидеть, как мышь, в норке», — подумала Екатерина Константиновна и немедленно вздохнула от сочувствия к папА. Бедный… Но если для него, как и для брата Митеньки, люди — лишь инструменты и материалы, то пусть папА имеет в виду: не все согласны служить инструментами в чужих руках, даже отцовских.

Несмотря на открытый настежь иллюминатор, в тесной каюте можно было испечься заживо, и к тому же соседками оказались три монашки, немедленно поджавшие губы при виде «синего чулка». Пусть так — Катенька не собиралась коротко знакомиться со случайными попутчицами. А вот просидеть в духоте до отплытия пришлось.

Дальше началось волшебство: все равно теплый, но до блаженства приятный ветерок, мало-помалу удаляющиеся и тающие в дымке берега Тавриды, разношерстная, но по преимуществу чистая публика… Подкрепив силы в судовом буфете, Катенька вторично вышла на палубу уже под вечер и залюбовалась садящимся солнцем.

Берегов уже не было видно. Море — почти спокойное, с невеликой ленивой зыбью. Проклятая качка, что чуть было не довела Катеньку до морской болезни на шаланде грека Яни, на пароходе почти не ощущалась. Прямой форштевень легко резал изумрудную воду, а из длинной черной трубы, как положено, валил дым.

— Дельфины, дельфины! — закричал пронзительный мальчишечий голос. — Мама, гляди, дельфины!

Пароход немедленно дал легкий крен, потому что вся публика, любующаяся морскими видами или просто фланирующая по палубе, кинулась к борту глазеть на дельфинов.

И хотя Екатерина Константиновна как образованная и здравомыслящая девушка не слишком-то верила в приметы, но под восторженные восклицания пассажиров и она подумала: хорошее предзнаменование.

Да и кто бы на ее месте так не подумал?

— Мама, мама! А почему дельфины ближе не подплывают? Вот я им булку кину. Они булку есть будут?

— Тише, Павлик! — шипела мать и дергала сына за руку. — Неприлично ведешь себя. Разве воспитанные мальчики кричат на весь пароход?

— Кричат! Кричат!

Пассажиры заулыбались. Невольно улыбнулась и Катенька.

— Нет, не кричат.

— Кричат!

— Не станут дельфины вашу булку есть, молодой человек, — чуть заметно шамкая, обратился к огольцу старичок в генеральском мундире без погон, но со знаками Георгия, Владимира и Станислава на тщедушной груди. — Они рыбой питаются. Догонит — цап — и нет рыбки. И к борту они ни за что не подойдут. Не видите разве — это белобочки, они пугливые. Афалины — те подошли бы.

Мальчик недоверчиво воззрился на знатока морской фауны.

— А булку они совсем-совсем есть не станут?

— Бросайте, ежели хотите. Чайкам достанется.

Мальчишка глубоко задумался. Катенька улыбалась неведомо чему.

— Да-с, сударыня, — обратился говорливый старичок уже к ней. — Как сейчас помню, к нашей батарее на острове Березань целый год один дельфин приплывал. Часы по нему можно было сверять. Аккуратное животное. Только когда у нас практические стрельбы начинались — тогда уходил и, бывало, два дня не появлялся. Потом — снова. Иной раз наши солдаты ставили в море сеть, уху потом варили, так всю рыбью мелочь ему, дельфину, кидали. Он рад был. Высунется из воды по плавники и головой вот этак-с кивает — благодарит. Сам-то я на Березани наездами бывал. Проверишь, бывало, все ли в должном порядке, — и к морю. Он меня узнавал. Высунет башку и вроде бы смеется. «Ах ты, — говорю, — такой-сякой! Над полковником смеяться?!» Я тогда полковником был, командовал крепостной артиллерией в Очакове… А дельфин кивнет — мол, над тобой смеюсь, каракатица сухопутная, над тобой, не сомневайся… Смешной был. А как турка в начале той кампании попробовал войти в лиман, Березани крепко досталось. Иной раз острова совсем не видно было за водяными фонтанами. Ну, кто убит, кто ранен, однако ж остров отстояли и турку в лиман не пустили. Но с той поры того дельфина уже никто не видал — то ли погиб он во время бомбардировки, то ли до того испугался, что уплыл и решил больше не возвращаться, не знаю… — Старичок печально вздохнул и вдруг дернулся. — Ох, простите, сударыня, старого дуралея, я же не представился! Максим Бубнов, сын Васильев, генерал-майор от артиллерии в отставке. Гм… в отставке, собственно, я, а не артиллерия…

Сразу было видно, что шутка старая, повторенная много раз. Но старичок понравился. Такой ни в коем случае не мог быть жандармским агентом.

Особенно забавной казалась растительность на лице. Отставной генерал-майор Бубнов носил пышные седые усы, переходящие в нелепо торчашие бакенбарды, а подбородок брил. Осколок прошлого царствования… Лет сорок назад такое обезьянничанье было в моде.

Катенька сделала легкий книксен:

— Романова Екатерина Константиновна, аспирантка Харьковского университета.

— А, наука… — с заметным разочарованием протянул было отставной генерал-майор, но сейчас же спохватился. — И по какой же части изволите… э-э… аспирантить?

— По исторической.

— Жаль, — всплеснул сухими ручонками Бубнов. — Мы, артиллеристы, больше математику уважаем. Полезнейшая из наук-с! Но и насчет истории, знаете ли, бывает… Вот я вам расскажу одну историю из гарнизонной жизни…

И рассказал. Катенька едва не прослезилась от смеха. Вот вышел бы номер, если бы поплыла маскарадная косметика!

— Куда изволите держать путь? — осведомился генерал, чрезвычайно довольный впечатлением, произведенным рассказанной историей на импозантную барышню.

— В Новороссийск, а оттуда в Батум. — Пришлось соврать симпатичному старичку.

— По научным делам?

— Также и по личным.

— А я в Новороссийске живу. Да-с. Хороший город, только ветра бывают злые. Домик у меня там. Живем, хлеб жуем. Решил вот наведаться к старому месту службы, в Очаков, а оттуда в Крым, да супругу взял, дражайшую мою Пелагеюшку, да внука Федьку. Родители-то его на Дальний Восток поехали, там год службы за полтора идет и карьерный рост быстрый. Как обустроятся, заберут сына к себе. А пока он со мной, лоботряс. Мне — что? Мне радость. А вот не возьметесь ли вы, сударыня, подтянуть его немного по истории? Ему экзамен за шестой класс осенью сдавать, а не сдаст — турнут обалдуя из гимназии. Право, взялись бы, а за мной не пропадет, отблагодарю как полагается…