Сергей Кротов - Война. Часть 1

— Тихо, — девушка легонько стучит напарника по спине, — есть тут кто-то, слышишь стон. Прекрати сопеть, ртом дыши… остаёшься на месте, я мигом.

Моряк весь превращается в слух, вытягивает шею, поворачивает голову из стороны в сторону, но как ни стараетя, не может выделить в обычных лесных звуках ни одного постороннего.

— Давай за мной, — через десять минут томительного ожидания сзади снова раздаётся командный голос лейтенанта госбезопасности, — ближе держись.

Оля включает фонарик, тусклый красный свет которого едва достигает земли. Поднявшись метров на двадцать в гору по едва различимой тропинке, они выходят на заросшую кустарником ровную площадку, где моряк чуть не натыкается на одну из двух лежащих на земле фигур.

— Осторожно, — хватает она старшину за плечо, — товарищ Мошляк, докладывайте… с момента, когда встретили Чаганова.

— Товарищи, а водички у вас не найдётся? — хрипит лейтенант, приподнявшись на левом локте.

— Бойченко, майора напои… — девушка достаёт из заплечного мешка литровую баклажку и передаёт ее раненому.

Мошляк застучал зубами по металлу, а Оля, пощупав ему лоб и посчитав пульс переходит к Рычагову.

— Вы рассказывайте, рассказывайте я слушаю…

Минут через десятьт она снова оказывается за спиной у сторожащего тропинку старшины.

— Майору совсем плохо становится, берешь обоих, спускаешься вниз и вызываешь лодку… — девушка на секунду задумывается, — на ней пусть пришлют трёх бойцов из твоей команды, думаю хватит… жду тебя через час на этом месте, я покамест буду искать Чаганова… всё, держи фонарь.

— Господин Семёнов, ваши подчинённые совершенно не знают дисциплины, — ни один мускул на лице капитана Накамуры, куратора БРЭМа из разведывательного отдела Генштаба Сухопутных Войск Императорской армии Японии, не выдал его крайнего раздражения, — вот взгляните, что один из них только что пытался продать носильщику-корейцу. Японец аккуратно выложил перед собой на маленький раскладной походный столик нож в изящных кожаных ножнах.

— Похоже на М1918, — спокойно отвечает атаман, — армейский стилет, я видел такие в Америке.

— Я не об этом, — русский язык Накамуры хорош, говорит почти без акцента, — взгляните на надпись на ножнах.

Семёнов подносит нож поближе к свету керосиновой лампы и близоруко щурится. Брезентовые стены армейской палатки легонько колышутся под легким ветерком.

— «На память товарищу Че от товарища Доницетти. 1936 год»… — атаман непонимающе поднимает голову на капитана.

— Доницетти — это псевдоним начальника Разведупра Берзина, под которым он находился в Испании, а Че — так называли там Чаганова. Вы осознаёте то, что ваши люди занимаются мародёрством и при этом скрывают важнейшие улики. Всё что касается Чаганова вызывает повышенный интерес в Токио и не только, сегодня ночью сюда прибывает порученец германского атташе.

— Господин Накамура, — залебезил Семёнов, подобострастно заглядывая в глаза японца, — дозвольте мне самому во всём разобраться… я клянусь, не подведу.

«Где я? — с трудом размыкаю слипшиеся веки и судорожно вдыхаю густой влажный воздух, — темно как у… нет, светлее…. как ночью в тёмном помещении… на трепещущемся потолке изредка возникают всполохи красного света… комната какая-то странная… пол и стены земляные… и смрад-то такой, невыносимый… ну зрение и обоняние в порядке — уже хорошо… что с руками и, самое главное, с ногами»?

Осторожно пробую пошевелить пальцами правой ноги: с каждой следующей попыткой и вдохом движения обретают новую силу, застучало сердце…

«Сколько времени я был без сознания? Чёрт знает, надеюсь не неделю как тогда в декабре 1934-го в Ленинграде».

Доктор Дембо, ассистент профессора Ланга, рассказывал при выписке, что при поступлении в больницу у меня не было пульса и дыхания, однако симптом «кошачьего глаза» отсутствовал. Медсестра Вера, держащая тогда мою холодную руку, вдруг ойкнула: «Доктор, мне кажется у больного сердце сократилось». Подставив зеркало к лицу, он выяснил, что и дыхание присутствует, только поверхностное и очень редкое: два-три вдоха в минуту.

— Понимаете, Алексей Сергеевич, — с жаром говорил доктор, — ваш организм по непонятной причине, вследствие развивающегося у вас болевого шока, перешёл на экономный режим работы: температура упала до 33-х градусов, понизилось давление, нервная система почти перестала реагировать на внешние раздражители, поэтому ослабла боль. Приехавший вскоре по вызову профессор Ланг, предложил воздержаться от реанимационных мероприятий на время, а пока просто наблюдать. На следующий день, ночь прошла без ухудшения состояния, врачи стали, используя искусственное дыхание, добавлять число сердечных сокращений и вдохов-выдохов так, что к концу недели все мои параметры пришли в норму. К этому же сроку вернулось и сознание.

— У-у-уй… — из моей груди вырывается сдавленный стон, попытка шевельнуть правой рукой заканчивается взрывом нестерпимой боли.

«История повторяется, — сдерживаю дыхание, — похоже, что механизм, зачем-то заложенный иновременцами (на мой взгляд коэффициент выживаемости у мошенников и так повышенный) в свою программу, снова спасает мне жизнь. Надолго ли»?

— Господин атаман, Григорий Михайлович, — неподалёку раздаётся хриплый истеричный возглас, — бес попутал, только вот эти сапоги взял, а Василий тот нож. Остальное всё отдали и евоный мандат, портупею и наган… ничего не утаил, Христом-богом клянусь.

— Сказывали, что нож из сапога выпал? — раздался знакомый грозный рык.

— Так точно, господин атаман, — вступает третий голос, более молодой, — а может из галифе, когда мы с господином вахмистром сапоги с покойника стаскивали.

— Вот что, казаки, — атаман Семёнов меняет тон на отеческий, — о трофеях своих забудьте пока, если всё обойдётся, то получите их обратно… Постой, Иван Петрович, а где ж твои сапоги?

— Эта, значица, на того мертвяка надел, господин атаман.

— А он был не против? — смеётся Семёнов,-…

— Никак нет, согласный.

— … ладно, хлопцы, мертвяка вон в ту палатку на осмотр и во весь опор на то место, где сапоги с него сымали, землю носом рыть, всё там обыскать…

— Дурак ты, Василий, — громко, не таясь, выговаривает напарнику пожилой казак, — сам обмишулился и меня за собой потянул…

Молодой напарник обиженно сопит, быстро перебирая ногами по залитой лунным светом тропинке.

— …Сколько хоть просил-то за стилет?

— Пятьдесят фыней… — неразборчиво бурчит Василий.

— Тьфу! — плюёт в сердцах старший и передразнивает младшего, — «фыней»… Юань надо было просить, такой Сан-Франциско двадцать пять центов стоит.