Владислав Порошин - Туманная река

В понедельник утром, когда я ехал в комнату, что досталась мне от матери, у меня случилось самое настоящее раздвоение личности. Я читал адрес и не мог поверить своим глазам, Большой Каретный переулок, дом 15. Для того Богдана, который был в этом теле до меня, этот адрес ничего особенного не означал. Но для Виктора Тетерина, кем я был в прошлой жизни, Большой Каретный 15 — это дом Высоцкого! Точнее, где Высоцкий жил в детстве.

Где твои семнадцать лет? На Большом Каретном, Где твои семнадцать бед? На Большом Каретном, — напевал я про себя, подходя к этому построенному буквой «П», если смотреть сверху, дому. Сейчас вот поверну, а тут Высоцкий с гитарой, билось от волнения мое сердце. Однако во дворе старого дома с облупленной штукатуркой, кроме бабки Фроси, соседки из моей коммуналки, никого не было.

— Богдан, — удивилась она, — а ты чего здесь?

— Здрасте, баба Фрося, — в комнату свою приехал вселяться, через неделю шестнадцать будет.

— Так тебя же усыновили, и увезли на Урал! — настаивала бабуля, — тю-тю твоя комната.

— Здрасти, приехали, — я еще раз поздоровался, — это моего младшего брата усыновили, а я в детский дом поступил без экзаменов.

— Все равно твою комнату уже заселили, — сказала вредная бабуля, и потеряла ко мне интерес.

Наша коммунальная квартира, под номером один, в первом подъезде, на первом этаже совмещала в себе четыре взаимно отталкиваемые ячейки общества. Кроме бабы Фроси, в одной комнате проживал мать одиночка, тетя Таня, в другой семейная чета Петровых с двумя ребятишками, и наконец, четвертая комната была наша с матерью. В нее я вломился без стука.

— К вечеру, чтобы вашего духа здесь не было, хозяева вернулись, — с порога я заявил напуганному мужичку в тельняшке, который сидя за столом, ел яичницу.

— Да я тебе сейчас уши надеру, пацан, — увидев перед собой совсем не авторитетную мою личность, опомнился он.

— Вижу, что по-хорошему вы разговаривать не хотите, тогда поговорим по-плохому, — я с ноги заехал по столу, и яичница из сковороды мигом перекачивала на волосатую грудь мужичка.

Тот вскочил, заревел как медведь, и бросился на меня, — удавлю!

Я хладнокровно сделал шаг назад, и резко пробил двоечку, мужик рухнул и завыл, — не имеешь права! Я буду жаловаться участковому! Не трогай меня!

Крикнул он, когда я попытался его поставить на ноги.

— Еще раз для тех, кто в танке, повторяю, я хозяин этой комнаты, жилплощадь через час должна быть свободна, — я развернулся, забрал ключи от комнаты и входной двери, и пошел знакомиться с председателем жил конторы.

Толстый, потный неприятный дядька, занимавший должность председателя домоуправления, долго меня уверял, что произошла ошибка, что его ввели в заблуждение, что по закону в течение трех месяцев он выселит незаконно живущего в моей комнате жильца, но сейчас от меня требуется еще немного потерпеть.

— Прошу отнестись с пониманием, — с лицом полным сочувствия сказал он.

— Не суетись, дядя, — я со всей дури шлепнул домкома по плечу, чтобы он мог себе представить, что его ждет, если что, — жилец сам, по своей инициативе выселится через полчаса. Кстати, сколько сейчас за спекуляцию дают в СССР? От двух до семи? Или от семи до десяти?

— До семи лет с конфискацией имущества, — пробубнил толстяк.

— Значит, суши сухари, — хохотнул я.

На репетицию, я конечно опоздал. Пока мыл пол, выносил мусор, драил окно с подоконником, замочил постельное белье. Часы пролетели незаметно. В репетиционной комнате, нашего сторожа Прохора я уже не застал. Зато его черный котофей Васька, чувствовал здесь себя как дома.

— Лопнет ведь! — забеспокоился за здоровье кота Толик, видя, как в очередной раз Наташа и Иринка кормят усатого хитрюгу.

— Лучше меня покормите, — взмолился Санька.

— Ты большой, сам можешь о себе позаботиться, — ответила Иринка, — а он маленький. Му-му-му, маленький ты мой, — как с ребенком заговорила она с Васькой.

— Прохор сказал, что ему нужны инструменты для работы по дереву, — сказал мне печальный Вадька, — говорит, что переделает наши гитары.

— Что ему ночью делать? Пусть работает, он ведь плотник шестого разряда, — улыбнулся я, — если сделает гитары лучше, это же здорово!

— Жалко, — посмотрел на меня грустными глазами он.

— Жалко, Вадька, у пчелки. Давайте репетировать, через два дня дискотека, а у нас еще новый медляк не готов, — обратился я к группе, — девчонки, лопнет ведь, в самом деле, Василий, давайте работать.

И мы заиграли «Mammy Blue», аккорды простые, но вещь вирусная, подумал я, мелодия как врежется в голову, так и поешь ее целый день.

запел я, так как единственный знал слова, которые за эти дни еще и дописал:

— А припев я предлагаю такой, — после небольшой паузы продолжил я:

— Это что за такое мила мила ми? — Санька брякнул палочками о хэт.

— А когда в песнях поется о о о о-о, — тебя не смущает заступилась за меня подруга.

— Ты тоже сравнила, о о о и мила мила ми, — возмутился Зёма, — это все равно, что сравнивать кхе с лопатой, — Санька намеренно кашлянул, чтобы при девчонках не выражаться.

— Можно спеть так, — рассудила нас Иринка, — мило мела-а-а.

— Снежная, снежная вьюга следы наши замела, мило мела-а-а, — спела Наташка, — все это будет моя песня!

— Наташа, — подскочил со стула Толик, — в песне идет повествование от лица мужчины, который переживает разрыв с девушкой.

— Толя, окстись! — взревела моя подруга.

— спела акапельно Наташка, — где здесь переживания влюбленного юноши?

— Богдан, ну скажи ты ей! — взмолился Маэстро.

— Толя, — сказал я успокаивающе, — ты поешь «Звезды над Москвой», я — «20 лет спустя», третий медляк «Снежная вьюга» пусть поет Наташа.

Наташка показала брату язык.

С репетиции, на которую опоздал, я уехал раньше всех. Для того чтобы отчистить отдраить загаженную за год комнату. До конца недели с жильем нужно было что-то решать. Пока что самым реальным было предложение, девчонок в мою комнату, а я с ребятами в строительную общагу. Свой нехитрый скарб в деревянном чемодане я перенес в ДК, в нашу репетиционную. Джипсы и прочие красивости я так же приберег для концертов. Вот и сейчас я ехал одетый в кеды, шаровары и футболку. Кстати хорошо сочиняется, когда размеренно стучат колеса московского метро. Под мышкой я сжимал сверток с набором постельного белья, который выпросил у нашей заведующей детским домом на время. Я так увлекся написанием второго куплета «Снежной вьюги», что чуть не оставил его в метро.