Владислав Гринберг - Река

Она казалась бескрайней. Хотя иногда и угадывалось вдали нечто, указывающее на признак берега. То силуэт высохшего дерева, то размытая расстоянием, неясная линия холмов. А, может быть, всё это подбрасывало ему воображение, обрывки прежнего опыта. Прежней жизни. Сейчас, в реке, всё было совсем не так. Вода вокруг тела была какой – то разряженной, полувоздушной. Можно было погрузиться в нее полностью, надолго, что совершенно не меняло ощущения то ли плавания, то ли полета. Под поверхностью можно было дышать. Но дышал ли он? Он видел своё голое тело, таким, как оно было лет в 20. Упругие, рельефные мышцы, гладкая кожа. На голове под рукой ощущалась, давным – давно забытая, густая прическа. Посмотреть бы на лицо! Но как? Вода, или то куда он попал прямо из госпитальной палаты, ничего не отражало. Несла его таким новым и незнакомым, вернее, забытым, плавно покачивая в своих струях.

Голова была ясной, какой – то проветренной, что – ли. Он понимал, что умер. Жизнь закончена. И, слава Богу. Последние месяцы там были не то чтобы мучительными. Он иногда, всё реже, обретал способность приходить в себя, понимать, что умирает, и опять впадал в беспамятство. В редкие моменты «яви» видел возле кровати родных. Ему было жаль их, вина за принесенные им хлопоты и трудности совсем добивала остатки оптимизма. Хотелось уйти.

Теперь всё закончилось. Но что началось? Что это за скольжение в полу-воде, полу-облаке. Это вечно будет продолжаться, или какой-то этап очищения, что – ли? Так текли не спеша, как сама река его мысли, тягучие, без намека на волнение или тревогу, как у человека без забот, и мыслей, к примеру, наблюдающего за бегом водомерки по глади пруда.

И свет! Он поражал. Не было ему аналогов в той жизни. Сразу и оранжевый, и розово – голубой. Он не менялся, но чудились, то звучание, едва уловимых алых тонов, то проблески фиолетового. Это было не солнце, не электричество. Свет был везде, даже под толщей потока, внизу. Менялся его, света, характер только на линии горизонта, отделявшего воображаемое небо от такой же, воображаемой Реки. Он называл их словами, наиболее подходящими из его опыта, из прожитой жизни.

И вдруг он вспомнил! Нет, скорее ощутил. Он уже существовал в таком свете. Да! Вот он сосет свой малюсенький пальчик, открывает и закрывает глаза, еще не умеет думать. Но этот свет вокруг! Он обволакивает, пронизывает жидкость окружающую его крохотное тельце, позволяет видеть недавно сформировавшимся глазам. И те же ощущения невесомости и покоя, как и сейчас.

Он еще дальше, без всяких усилий, продлил это воспоминание. Нашел и разницу. Тогда свет уходил на время, видимо ночью, и он уже ничего не помнил про темноту. Спал, наверное, маленький будущий ОН.

А ОН теперешний, удивился этому воспоминанию, такому невероятно отчетливому, как будто снова прожил этот краткий кусочек бытия, жизни до рождения. Попробовал вспомнить еще какой – ни будь эпизод своей почти девяностолетней жизни. И понял, что помнит ВСЁ! О каком бы случае или дате не задумывался, память, а может быть и что – то более сильное, сразу переносило его в это мгновение, и он был тем, каким был в это далекое, или близкое время.

Взгляд упал на левую руку. Ниже локтя, почти до кисти кожа была заметно светлее. Этот след от детской ссадины был заметен долго. Только в старости исчез под многолетним слоем загара. И перед глазами (вернее не перед глазами, а вокруг) лето. Старая дорога на пляж. Он перешел в восьмой.

Гордо сидит на новом, взрослом велосипеде ХВЗ – Харьковский велозавод (передние ручные тормоза, фара, и – чудо в те времена – три скорости с переключателем на руле!) Каникулы. Он едет на пляж. На Дунай. Вот уже проехал загородную ТЭЦ с нещадно дымящей угольной пылью трубой, переезд без шлагбаума, но с табличкой «tren de atenție» – «берегись поезда», оставшейся еще с румынских времен Бессарабии. А дальше крутой спуск. Новый велик испытывался на всех режимах. Он поднажал на педали, ускоряясь, чтобы взлететь на следующий за спуском подъем. Но серый с крапинами ствол придорожной акации (он видел все чешуйки и крапинки на стволе, и как дерево росло в глазах по мере приближения) неожиданно встал на его траектории. Да, скорость он явно превысил! Сила инерции не позволила ему повернуть вслед за дорогой. Вынесла на обочину. Тормозить поздно! Он понял – надо падать. Не въезжать же новеньким ХВЗ прямо в ствол. Направив велик вправо от угрозы, сам он свалился на дорогу, покрытую угольным шлаком, слева от дерева. ХВЗ не пострадал. А по его левой руке, как наждак прошел. От кисти до локтя. На месте содранного верхнего слоя кожи через непривычно белую плоть проступали первые капли крови.

До пляжа было рукой подать. Там друзья нарвали густо росшего вокруг подорожника, облепили листьями ссадину и замотали в его майку. Купался он в сторонке от буйной компании, высоко держа раненную руку над головой.

Он еще раз удивился четкости и яркости воспоминания. Сколько оно длилось? Как долго он был там, в прошлом? Минуты, час, а может быть долю секунды? Взгляд невольно упал на левую руку. Только что там была свежая рана. А сам он был подростком, налитым детской, бурлящей энергией.

Как чудесно окунаться в свою жизнь, опять быть там, не на этой реке, а в закончившейся недавно земной жизни. Правда, воспоминания не разрешали ничего изменить. Всё приходящее было копией, причем строгой, прошедших событий. Не мог он в этом эпизоде замедлить заранее бег велосипеда, уйти от дерева.

Подумалось – а как было бы здорово проживать вспомнившиеся эпизоды жизни с возможностью внести в них изменения! О сколько жизненных ситуаций он повернул бы в нужное, правильное русло! Но понимал, что даже здесь, на Реке, это не возможно.

Прошло какое – то время. Невозможно было определить его протяженность, не было за что зацепиться, ни смен времени суток, ни ориентиров по берегам, ни самих берегов. Время без мыслей, без эмоций, как какой-то сон в анабиозе.

*****

И, вдруг, он опять не на Реке! В прошлом.

В Одессе февраль. Слякоть. Сыро. Небо затянуто серой мглой. Сыплет редкий снежок. Тает на земле. Они, трое студентов второкурсников, пользуясь субботой, устроили банный день. На улице Ленина попарились в самой чистой тогда в городе бане. Распаренные и довольные купили по бутылке «Жигулевского» в гастрономе напротив. 37 копеек бутылка. Тут же на тротуаре пьют из горлышка. Не уходят. Надо вернуть бутылки и получить 12 коп за каждую. А это деньги для студента.

Рядом со входом, на тротуаре продают пирожки.