Елизавета Дворецкая - Пламя северных вод [litres]

Раз или два Бер еще прошлой зимой водил Мальфрид на супредки к Соколине. Но с чего боярыня явилась сюда? Да еще на ночь глядя, когда все расходятся?

– Девки, хозяин где? – от порога крикнула Соколина в полутьму, озаренную огнями лучин и наполненную девичьими лицами.

От звука ее голоса у Мальфрид, как всегда, что-то дрогнуло внутри. Дочь старого воеводы Свенельда в детстве жила в Киеве, а с восьми лет до восемнадцати – близ Искоростеня, и выговор ее напоминал Мальфрид о ее собственном древлянском детстве. Было жутко его слышать – все равно что поклон с того света получить. Больше того: Соколина хорошо помнила Искоростень, отлично знала в те времена Предславу и мужа ее, Володислава; и все те события, что привели к гибели Ингвара киевского и разорению земли Деревской, прошли у нее на глазах. Но Мальфрид больше не хотела об этом говорить. Несколько лет назад она уже искала того прошлого, и память его сильно ее обожгла. Хватит. Над той частью ее жизни могильный холм насыпан и бдын поставлен. Больше не желая об этом вспоминать, Мальфрид не любила общества Соколины.

– Я здесь. – Бер встал на ноги, чтобы гостья могла его увидеть.

– Дело к тебе. Выйди.

Бер ушел, забрав на ходу свой кожух. Девки стали живее собираться и, кланяясь, выскакивать из избы.

Мальфрид подождала, но Бер не возвращался. Тревога ее усилилась: ясно было, что-то случилось. Боярыня не отправилась бы на ночь глядя через мост, на поприще с лишним, чтобы перекинуться пустым словом с племянником покойного первого мужа. Но где случилось: у нее дома или с Вестимом на пути полюдья? Гонец примчался?

Подумав о Вестиме, Мальфрид сразу вспомнила о Сигвате. Когда последние словенские девки распрощались, она тоже взяла свой кожух и вышла.

В лицо пахнуло резким, льдистым запахом свежего снега. Во дворе мела поземка: она начиналась еще в сумерках, а к ночи ветер усилился. У коновязи стояли три чужие лошади, но ни Соколины, ни Бера не было видно. Отправиться они могли только в большой дом, и Мальфрид тоже пошла туда.

Все обнаружились в гриднице: боярыня, Бер, Шигберн с сыном, Бергтор, Сванхейд. Возле Соколины сидел какой-то отрок, но на него Мальфрид поначалу не обратила внимания.

Когда она вошла, на нее оглянулись, но тут же вернулись к разговору.

– И у Красовичей то же самое, – произнесла Соколина, – у кого еще, ты сказал?

– В Данегоще, в Веледицах и на Несужей выселке, – ответил отрок, сидевший при таких больших людях на полу. – Скотину забрали, а у Несуда – девку, у него больше-то нету ничего.

«Набег? – сразу сообразила Мальфрид. – Грабеж?»

Но кто? Чудь? Варяги едва ли – воевода Ингорь из Ладоги первым бы их встретил и прислал весть сюда. А гонец походил скорее на простого юного весняка, чем на оружника из воеводской дружины, – тут Мальфрид не могла ошибиться.

Бер подошел к ней, взял за руку и усадил на скамью.

– Сядь.

– Что случилось?

– Сигват на Луге захотел клятвы со старейшин, что от них ни один человек не пойдет в Святославово войско. А кто отказывался, с тех требовал увеличенной дани. Лужане возмутились, и его люди уже в трех весях разорище устроили.

– О боги…

– Они и прибежали к посадник у – он ведь обещал за них постоять. Так ты к Вестиму послала? – обратился Бер к Соколине.

– Да куда я пошлю на ночь глядя, в йотунову эту метель! – Соколина сердито ударила кулаком по колену, будто была мужчиной. – Утром пошлю. Уляжется или нет, но хоть рассветет. А так только людей сгубить напрасно.

Мальфрид посмотрела на прабабку. Та, видно, уже легла к приходу вестей или собиралась лечь: она была закутана в большую шаль, голова повязана простым платком. Сванхейд молчала, слегка моргая, будто не могла взять в толк, о чем речь, и казалась очень старой и усталой. Но вот она взяла себя в руки, лицо ее приобрело решительное выражение, но Мальфрид чудилась обреченность в ее застывшем взгляде. И это пугало.

– Я ждала чего-то такого… – пробормотала Сванхейд, когда к ней обратились глаза собравшихся, словно взывая о решении. – Я знала, что Сигват оставит последнее слово за собой, но скажет его тогда, когда почувствует себя в силе. Помните, нам передавали, он обещал, кто пойдет в войско Святослава, тот будет ему врагом?

Бер и Мальфрид кивнули. Они слышали это от Дедича, а он узнал от родни в Словенске, куда дошли вести от Храбровитовых домочадцев. Похоже, даже на столь долгом пути слухи были не сильно раздуты.

– И теперь этот песий сын пытается сделать Лугу собственным владением! – возмущенно воскликнула Соколина. – Прости, госпожа, что я так о вашем родиче, но он обезумел! И он за это поплатится! Когда Вестим подойдет, Сигват потеряет свою лужскую дань и, пожалуй, голову! С этим давно пора было покончить! Святослав сам сказал, что здесь, на севере, слишком много князей и он не намерен это долго терпеть!

– Святослав так сказал? – переспросила Сванхейд, а Мальфрид сделала движение, будто хотела крикнуть то же самое.

– Да, – чуть тише, но уверенно подтвердила Соколина. – Когда Вестим был в этот раз в Киеве, сам от него слышал. Святослав давно подумывал, что на Луге надо ставить погосты, как на Мсте, и заканчивать с этими… родственными дарами. Старый Олав отдал эту дань своему родному брату, но не навсегда же! Его сыновья уже не заслужили таких подарков. Эта земля принадлежит князю, и дань там должны брать его люди.

Мальфрид верила каждому ее слов у – было очень похоже, как сказал бы сам Святослав и «его люди». Она так и видела их: лохматого Икмошу, по первому знаку готового ринуться хоть на мамонта подземельного, опрятно и дорого одетого, уверенного Болву, рассудительного Радольва, дерзкого Сфенкела… Нет, Сфенкел уже три зимы как отправился воевать с сарацинами в Критское море. Но есть и другие: гридни, соратники, названные братья Святослава, которые ему куда ближе кровных родичей и которых он куда охотнее одарил бы.

– У нас на Сигвата управа найдется, – пообещала Соколина и встала. – Князь получит весной дань с Луги, и больше ему ни с кем не придется ее делить. Простите, что потревожила.

Она попрощалась и ушла со своими двумя отроками во двор, где дожидались ее лошади. После ухода боярыни хозяева еще некоторое время сидели в тишине, не расходясь, хотя говорить им было особо не о чем. Никто из них не любил Сигвата, но все понимали: с его падением исчезнет последняя память о былом могуществе их рода в северной Руси. У потомков Ветурлиди, в Варяжске и на Луге, сохранялись почти последние остатки независимой от Киева власти отдаленных потомков шведских Инглингов. Помимо них такие же независимые варяжские князья оставались только на Волге, но Святослав уже посматривает и в ту сторону. Заканчивается долгий, двухсотлетний век власти отважных свейских конунгов в Гардах, трещат обломки их иссеченных щитов под железной стопой державы Русской.