Михаил Ланцов - Сирота

– Чего это?

– Так будешь получать горячих и скоро надоест. Начнешь за языком следить.

– Ой не уверен, – покачал головой Андрейка. – Ну получу я горячих. А дальше что? Всех, кто участвовал, подкараулю и оглоблей по спине приласкаю. И скажу, что так и было.

– А сдюжишь? – усмехнувшись спросил дед.

– А давай поиграем? Ты бьешь палкой меня по спине. А потом я тебя. И кто первый отступится, тот и проиграл.

– Вот видишь, Степан? – усмехнулся воевода. – Сущий чертенок.

– Ох и намучаешься ты с ним Григорий. – покачал головой дед.

– Ежели жинкой обзаведется, то прыть умерит. Оттого и предлагаю с Марфой его свести…

Спустя час.

– Хозяйка! – крикнул воевода, входя на подворье покойного Петра.

– Опять тебя черти принесли! – раздраженно рявкнула Евдокия. – Чтоб тебе пусто было! Чтоб тебе черти всю бороду выщипали! Чтоб… – хотела еще что-то сказать женщина, но ее брат вновь дал затрещину, вынуждая заткнуться.

– Ты уж не серчай на бабу. Сам знаешь – дурная. Да и горе ей глаза застит.

– Выпороть бы ее, – покачал головой воевода. – Но мы не за этим. Данилы нету?

– Как нету? Есть, – произнес мужчина, выходящий из дома. Лицом очень схожий с покойным Петром, только телом стройнее. По нему было видно – воин. Да, не в привычном для XXI века формате, но тело достаточно сухое, поджарое, с какими-никакими, а мышцами. И взгляд жесткий, холодный. Смотрит, словно не человек, а конструкт какой-то неодушевленный.

– Ты, стало быть, теперь старший в роду?

– Стало быть. – осторожно кивнул он, чуть склонив голову на бок с явно читаемым подозрением на лице.

– Тогда с тобой переговоры и вести.

– О чем?

– Как о чем? У вас товар, у нас купец. Али не догадался?

– Сватать что ли пришел Марфу? За него? А чего не по-людски? Хотя…

Данила хотел было уже сказать гадость, но сдержался, ибо воевода сверкнул глазами, давая понять, что это лишнее.

– То не сватать. То обговорить. Сам видишь – кровь легла между вами. Оттого Степан, – кивнул воевода на деда Андрейки, – и предлагает примирение. Ибо от той вражды один прибыток – татям да татарам.

– Намедни ты Петра татем кликал.

– А как он поступил по твоему разумению? Я ему долг Андрейки погасил. И деньги сверх брать запретил, ибо не ростовщик он, а воин. А он что удумал? Татьба сие или что? У Петра словно бы разум помутился. Сам знаешь – я его знаю много лет. Воевали вместе. Всегда был осторожен. А тут… и выбрал на кого кидаться. Али ты Прохора не знал?

– Знал, – сурово произнес Данила, едва заметно кивнув.

– Так этот щенок уже отца перещеголял. Как в махании сабелькой, так и в нраве скверном. Колючий как ежик. Рычит. Зубы показывает. Норовит цапнуть, словно молодой волчонок.

Даниил молча подошел к Андрейке и попытался чуть приподнять тому подбородок, чтобы глаза в глаза посмотреть. Но тот отступил на полшага, уже рефлекторно положил руку на эфес и сам вскинул подбородок, глянув на своего визави с вызовом.

– Видишь? – хохотнул воевода. – А лается как! Загляденье! Они с Евдокией смогут весь город потешать, ежели беседу какую затеют у торга. Ну что твои скоморохи…

Спустя какие-то полчаса беседа все еще не продолжалась. Но она плавно перетекла в импровизированное застолье. Так как формально сватовством не являлось. Андрейка же сидел и хмуро разглядывал Марфу, что также буравила его нехорошим взглядом.

Несмотря на телеса Петра, девчушкой она была не шибко упитанной, мягко говоря. Четыре мосла да копна волос и глазища. По тем годам – не эталон красоты, так как ценили упитанных, дородных дам. Чтобы и грудь чем больше, тем лучше, и попа – мечта гиппопотама, и так далее. А тут рост вроде бы выдавал в ней породистую особу, ибо крестьянки да посадскими такими обычно не вырастали, однако ей категорически не хватало объема для солидности. Впрочем, мать ее, Евдокия, тоже по этим параметрам не была выдающейся, мягко говоря.

– Ты ничего дурного не думай, – обняв за плечо Андрейку, произнес Спиридон, брат Евдокии, уже немало принявший медовухи и поплывший. – Добрая баба будет. Только худая… ик… как весло…

– А вы ее кормить пробовали? – спросил парень, с огромным трудом заставив себя не сбросить руку этого человека.

– Ха! Да у нее всякие разносолы на столе! А все одно – не жрет. Хоть боем бей. Сидит у тарелки и носом воротит.

– Это дело поправимое.

– Да?! – оживился Спиридон. – А ты ведаешь, как заставить ее есть?

– Берешь миску. Кладешь туда какой-нибудь бурды, которую она на ненавидит. Ставишь перед ней и зажигаешь лучину. Прогорела? Не съела? Тарелку убираешь и до вечера никакой еды. Вечером ставишь перед ней ту же миску с той же бурдой. Не съела? Убираешь и никакой больше еды. До утра. Дня через два-три она и бурду съест, и тарелку оближет, и добавку попросит. Вся беда в разносолах! – назидательно поднял Андрейка палец.

– Ненавижу! – прошипела Марфа и кинула моченое яблоко, но не попала – оно пролетело мимо.

– А это мысль! – воодушевленно произнес Спиридон.

– Голова! – отметил Данила.

– Тут главное не увлечься. – продолжил Андрейка. – Говорят один воин попытался научить коня своего не есть ничего. И у него почти получилось. Да увы, когда конь уже почти привык, беда приключилась.

– Какая же? – спросил воевода.

– Да конь, мерзавец, издох.

Сказал. А спустя несколько секунд весь стол заржал.

– Вот уж точно, – отсмеявшись, заметил Данила, – лучшего зятя для Евдокии и не придумаешь.

1553 год, 21 мая, Москва

Митрополит Макарий сидел на лавке и задумчиво смотрел на лампу. Ту самую, что удумал отрок Андрейка из Тулы. Он до конца не верил, что все это правда. Полагал, будто бы сказки. А лампа если и есть, то горит она чуть ярче обычной масляной. Однако все оказалось точно таким, как ему и сказывали.

– Значит, говоришь, что сей отрок прямо сказал, что Мать-церковь его грабит? – задумчиво глядя на огонек лампы, спросил Макарий.

– Да. Но сказал он это не прилюдно и в сердцах. – ответил диакон Амвросий.

– Голова у него очень светлая, – тут же вставил слово отец Геннадий.

– Да причем тут это? – отмахнулся митрополит. – А почему он считает, что церковь его грабит?

– За краску, что он передал отцу Афанасию не в дар, а для продажи, была положена цена смехотворная. За лампу, которую он изначально хотел продать церкви и которая, по его словам, принесет нам десятки или даже сотни тысяч дохода положено ему всего сто рублей.

– Прилюдно он этого не сказывает?

– Нет.

– У него очень светлая голова, – вновь повторил отец Геннадий, стремясь защитить парня от гнева властного иерарха.

– Что ты заладил светлая да светлая? И что с того?

– Он смотрит на обычные вещи и видит их природу. Он рассказал мне, как удумал и лампу, и печь. И там поистине без божественного провидения не обошлось!