Андрей Булычев - Унтер Лёшка

Да, и лично по тебе – представление на твой первый офицерский чин уже отправлено для утверждения в военную коллегию Санкт-Петербурга, так что будем ждать ответа ближе к весне, ну а коли повезет, то и в феврале месяце.

У меня всё, а пока можешь пройти со своим старым знакомым, оформить подписку, ну и пообщаться, если, конечно, вам есть о чём, – и он кивнул на барона.

– Не обижайся, Алексей, – попросил его Генрих. – Очень много дел делаются тайно вокруг любой открытой войны. И если мы не будем готовы противостоять в этом врагу, то наши строевые полки кровью умоются. Как ты смотришь на то, чтобы поработать в этой войне? Чинами и наградами мы тебя не обидим, ты так и знай.

Алексею было лестно осознавать, что он был посвящён в такие сферы, куда даже большинству из штабс-офицеров не было доступа. Но он в душе был воином-строевиком, а не человеком из пусть и нужной, но тайной «конторы». Отвечать прямым отказом было бы тоже глупо, как знать, как это воспримут такие высокие люди, с какими он только недавно общался. И не посчитают ли они, что в таком случае будет безопаснее для общего дела, чтобы Лёшка погиб смертью храбрых в каком-нибудь отчаянном и безнадёжным бою. А ведь за ним уже стояли люди из его собственной команды. Да и погибать больше тоже уже как-то не хотелось, достаточно было и одного раза в той, в другой его жизни, и он постарался ответить старшему офицеру как можно более грамотно.

– Генрих Фридрихович, я очень ценю ваше доверие, но позвольте мне воевать как егерь, вы ведь помните мою давнюю мечту. И вообще, вам ведь нужна будет команда из стрелков-штуцерников, кто сможет выполнить очень необычные задания, которые не под силу всем имеющимся боевым частям. Позвольте мне её создать, и уверяю, мы вам ещё очень пригодимся в своё время.

Его собеседник был умный и, главное, «слышащий» человек, и, видя, как в глазах барона промелькнула искра понимания, Лёшка тоже понял, что его мысль мимо не прошла.

Все требуемые формальности были соблюдены, и фон Оффенберг при свидетелях из штаба прощался снова, как когда-то давно, при первом их знакомстве.

– До свиданий, мой юный друк. Очень корошо, что ты зашоль меня навестить. Заходить ещё, как будет твой свободный время!

Лёшка шлёпал по покрытой свеже выпавшим снежком кривой улочке Бухареста, когда за его спиной раздался цокот копыт. Он обернулся и увидел что к нему подъезжает его давешний собеседник – «особист». Он спрыгнул с коня и, оглядев быстрым глазом окрестности, наклонился к Алексею.

– По поводу сербов вам просили передать, чтобы вы за ними присматривали и по возможности берегли. Народ это горячий и отчаянный, а нам они ещё могут очень пригодиться. Как знать, может быть, нам скоро будут нужны свои люди на Балканах. И ещё, вам велено передать это, – и он достал из-за спины новенький штуцер. – Это вам от знакомого нам обоим барона в продолжение того недавнего разговора, что между вами состоялся. Нам нужна особая, хорошая команда стрелков, так что готовьте её, Егоров, вы нам совсем скоро понадобитесь.

Баранов вскочил на лошадь и ускакал по улице дальше, а Лёшка шёл в своё расположение и обдумывал всё то, что случилось с ним за эти последние три часа. Он прекрасно понимал, что той простой жизни – ать-два, ать-два, – как прежде, у него уже не будет, и теперь ему нужно готовиться к новым поворотам судьбы.

На следующий день команда егерей Куницына была построена по плутонгам на небольшой площади для вручения медалей за сражение под Кагулом. Вручал медали сам командир Апшеронского пехотного полка полковник Колюбякин. Егеря были первыми, кто получал эти награды, и они были горды оказанной чести.

Полковник переходил к солдату и унтер-офицеру по шеренге и вкладывал каждому участнику сражения свою серебряную медаль на голубой Андреевской ленте. Выпущена она была двух типов – для рядовых и унтер-офицеров. Унтерская была больше диаметром и богаче оформлена, на краях её был широкий бортик с насечкой в виде рифлёного венка. На лицевой стороне был изображён портрет императрицы Екатерины II с надписью «Б.М. Екатерина II. Императ. и самодерж. Всеросс.». На оборотной стороне медали была выбита крупная надпись «Кагул» и стояла ниже дата в три строки: «Июля 21 дня 1770 года».

Высший офицерский и частично штаб- и обер-офицерский состав за битву при Кагуле был награждён новым, только что учреждённым боевым орденом святого великомученика Георгия Победоносца. Правда, получило эти ордена очень малое количество героев, и все они в основном были из высшего офицерского состава. Статус этой награды был чрезвычайно высокий!

Столпившиеся неподалеку зеваки из валахов во все глаза наблюдали, как важный полковник награждает своих солдат.

– Молодец, братец, благодарю за службу!

А в ответ слышалось традиционное:

– Рад стараться, вашвысокоблагородие! Благодарю покорно!

И уже в самом конце, после краткой поздравительной речи для всех громогласно грохнуло:

– Ура! Ура! Ура-а-а!

Команда стояла в новеньких шинельках из плотного серого сукна, только что выданных им вместо устаревшей уже епанчи. Именно егеря начали носить их в царствование Екатерины Алексеевны, остальная русская армия получила их только при императоре Павле.

А Лёшка смотрел на свою первую имперскую награду на ладони и тихонько гладил её пальцами. Удивительная всё-таки эта штука жизнь!

Новый штуцер был выдан Фёдору, и теперь обладателей нарезного оружия в плутонге было аж семь человек, это если сюда считать ещё и серба Милорадовича. Голландская винтовка была оружием тяжёлым и громоздким, в целых полпуда весом. Переносить её вместе со штатной облегчённой фузеей мог на дальние расстояния, пожалуй, только лишь один Ваня Кудряш, но тому ещё нужно было набивать и набивать свой стрелковый навык, а это было дело не быстрое. Поэтому «голландка» стояла и ждала своего хозяина около той широкой лавки, на которой спал в постоялом доме командир плутонга.

Время подходило уже ближе к новому году, шёл хороший снег, и улицы Бухареста сильно заметало. Температура была чуть меньше нулевой, но из-за сырости и постоянных ветров было очень зябко. Тем не менее, каждый день, кроме воскресного, начинался и заканчивался с неизменного построения, проверки внешнего вида и личного оружия солдат, а потом уже проводились многочисленные занятия в полях и на стрелковом полигоне. Куницын насчёт этого был строг и постоянно напоминал своим унтерам, что солдата от безделья одолевает всякая блажь и дурь, и их же от этого всяческими трудами и заботами нужно всемерно оберегать. Как бы в подтверждение его слов 25 декабря полк был поднят пораньше и под барабаны и в свете факелов построен на одной из многочисленных площадей города. Перед солдатскими коробками провели босиком в обрывках исподнего двух солдатиков из девятой мушкетёрской роты. Были они сильно биты, и вид имели униженный и очень несчастный. Капитаном из штаба армии был зачитан приговор военно-полевого суда о признании вины за рядовыми девятой мушкетёрской роты пехотного Апшеронского полка Мухиным Алексеем и Ведёрниковым Ильёй в том, что они совершили кражу казённого имущества в пуд ржаной муки и потом обменяли её валаху на местную виноградную водку – ракию. Пойманные с поличным, пьяные солдаты вину свою чистосердечно признали и приговаривались теперь к повешению. Приговор был приведён в исполнение тут же, перед всем строем. Солдаты, видно, до последнего надеялись на его смягчение и опомнились только тогда, когда охранный комендантский плутонг из штаба армии потащил их к виселице. Зрелище было крайне неприятным, и по шеренгам шёл глухой ропот. Несчастных насильно, под их истошные крики втащили на специально сколоченный помост, надели им верёвочные петли на шеи и выбили из под ног скамейки.