Игорь Валериев - Отряд [litres]

Из девяноста девяти человек пулемётной батареи-роты теперь использовались в бою только двадцать четыре: восемь команд, состоящих из восьми ездовых, восьми наводчиков и такого же количества запасных наводчиков или вторых номеров. Практически всех остальных направили в обслуживание захваченных французских пушек. Унтеры, которые были наводчиками, могли и сами вести эффективный огонь, да и вторые номера тоже. Из офицеров оставили молодого поручика.

– Господин капитан, какая нам поставлена задача? – поинтересовался поручик Ермолаев.

– Конкретной не ставили, господин поручик, но мы должны прикрыть отступление наших войск.

– Мы что, будем отступать?! – спросил молодой офицер, повышая голос.

Я порылся в памяти, пытаясь выудить имя и отчество поручика, после чего продолжил:

– Александр Яковлевич, это разведка боем. Павел Карлович предупредил и приказал, что при встрече с сильным сопротивлением противника – отходить. А мы должны сделать так, чтобы этот отход был с наименьшими для нас потерями. Вам всё понятно?

– Так точно.

Щёки поручика покрылись румянцем.

Между тем перед позициями китайцев выстраивалась наша батарея пушек. В этот раз её поставили с большими промежутками между орудиями, да ещё и соорудили спереди и с боков для каждой пушки брустверы из мешков с землей. Хоть какая-то защита на открытой местности. От шрапнели вряд ли спасёт, но от гранаты защитит. Вчера после вечернего совещания рассказал командиру артдивизиона полковнику Шверину, как под Тяньцзинем укрепляли платформы с орудиями. Константин Константинович высокомерием, присущим многим артиллеристам, не страдал, и к утру по его приказу уже было из чего сооружать защитные позиции для каждого орудия.

В бинокль увидел, как полковник, махнув рукой, отдал команду на открытие огня. Раздался первый залп, и над китайскими позициями вспыхнули облачка разрывов. Колонна Ладыженского, не дожидаясь ещё четырёх залпов, по правовому флангу двинулась без дорог между деревьями. Пока пушки продолжали утюжить оборону противника, нерчинцы скрылись в лесу. Пятый залп, и вперёд пошли амурцы.

Атака ранним утром оказалась неожиданной для противника, но они быстро опомнились, и к тому моменту, когда замолчали наши пушки, с китайских позиций открыли ураганный ружейный огонь, а потом к нему присоединились орудия противника. Амурцы, встреченные столь неласково, вынуждены были залечь, не дойдя до первой линии обороны шагов триста.

Что творилось на правом фланге, было непонятно, но вскоре из леса показались забайкальцы, которые отступали, отстреливаясь и вынося с собой раненых и убитых.

– Господин поручик, я беру четыре тачанки и иду на помощь нерчинцам. Вам же следует занять позицию на левом фланге на вон том пригорке, – я показал рукой на небольшую возвышенность. – Ваша задача – прикрыть огнём амурцев.

– Слушаюсь, господин капитан.

Дальше, можно сказать, всё прошло как по нотам. Забайкальцы, прикрытые огнём из четырёх максимов, слаженно отошли к коноводам и откатились назад. Контратаку китайцев на сотни Вертопрахова и Селивёрстова отбили слаженным огнём из всех пулемётов, плюс к этому Ладыженский развернул уже конных нерчинцев в лаву. Китайцы побежали, но плотный огонь их орудий заставил нас отойти. Сбить противника с перевала не удалось. Слишком много его оказалось.

Разведка боем показала, что перевал занят не менее чем пятитысячным китайским корпусом с пятнадцатью или больше орудиями. Пришлось отходить, и подальше. По дороге к селению Саньчжань, находящемуся в восьми верстах от перевала, где Ренненкампф решил остановиться, я неоднократно думал о том, что нам дала эта разведка боем. Кроме потерь, по большому счёту ничего. Ещё десяток казаков и двух артиллеристов придётся закопать в чужой земле. Ещё неизвестно, сколько из двух десятков раненых выживет, а полученные сведения соответствовали тому, что вчера Тур с Лисом докладывали. К вечеру летучий отряд дошёл до места бивака, где стал в ожидании основных сил.

Я устало сидел на чурбаке метрах в пяти от входа в палатку, где Бутягин оперировал раненых. Рядом расположился Севастьяныч, в ногах у него стоял завернутый в полотенце котелок с мясным кулешом, узелок с хлебом и куском вареной конины и фляга с чаем. Как мне сказал мой денщик: «Надо нашего дохтура накормить, а то он совсем с лица спал. Мария Петровна ругать потом будет». Сами мы уже позавтракали-пообедали-поужинали – три в одном в сотне у Лиса, а теперь пришли кормить «дохтура».

Откинулся полог палатки, и наружу вышел санитар с лоханью в руках. Отойдя в сторону шагов на десять, выплеснул содержимое в яму. Мне показалось, что мелькнула рука по локоть.

– Спаси меня Господи от такого! – Хохлов истово перекрестился. – Как же теперь без руки-то?!

«Значит, не показалось, – подумал я и закрыл глаза. – Без руки, действительно, жить будет тяжело, но, наверное, легче, чем в моём времени».

Вспомнился Сашка Куравлёв с позывным Москвич, старший сержант, кавалер ордена Красной Звезды, две медали «За отвагу». Был ранен в руку под Кандагаром из крупнокалиберного пулемёта. Эвакуировали с поля боя, отвезли на Большую землю, и потом тишина, хотя на адрес его родителей писали. Встретил его случайно в московском метро в начале девяностых. Если бы не его голубые глаза, пустой левый рукав и награды на застиранной «афганке», ни за что бы не узнал. До поезда оставалось всего два часа, но поговорить успели.

История как история. Родители инженеры, институт закрыли, остались без средств. Подрабатывают где и кем только можно. В основном за гроши. Его пенсия курам на смех. Если первый протез ещё смог получить, то теперь очередь на несколько лет вперёд. «Мы вас туда не посылали», – любимый ответ бюрократов из соцслужбы на все вопросы. Работы и здоровым нет, не то что безрукому. Вот и пришлось идти побираться в метро. Половину отдает цыганам, которые крышуют этот бизнес. Так кормит себя и родителей. Выжить удаётся. А стыд?! Накатил чекушку, ещё перед сном, и можно спать. Правда, количество чекушек в день растёт с каждым годом.

Попытался оставить ему все деньги, что были с собой, но получил ответ: «Не надо, Ермак, а то в запой скачусь. А ты, смотрю, всё воюешь! Если ранят так, как меня, лучше застрелись. Никому мы, на хрен, инвалиды не нужны. Если бы не родители, давно бы колёс наглотался и на тот свет с песней и танцами ушёл бы».

От тяжких мыслей отвлёк откинутый полог палатки и вышедший Бутягин. Появившийся следом санитар помог Павлу Васильевичу снять халат, потом слил на руки из кувшина. Отмыв руки и вытирая их полотенцем, наш «дохтур» направился в мою сторону.

– Какими судьбами, Тимофей Васильевич? Не ожидал вас здесь увидеть. Надеюсь, всё хорошо? – спросил Бутягин, перекинув полотенце через плечо и протягивая мне для пожатия руку.