Олег Воля - Русский бунт. Шапка Мономаха

— Ну так выдали бы вторую принцессу за одного из старших Зендов, чтобы претензий у Каджаров стало меньше.

— Это не поможет, — покачал головой персидский посол. — Точнее, не усилит. За спиной у каджаров слишком много старых родов. Они уважают и терпят Зенда-старшего, но могут не потерпеть его сыновей. Если бы можно было эту девчонку обменять на такую армию, как у вашего императора, то пользы для рода Керим-Хана было бы больше.

Оба молча уставились друг на друга. Егиазарян налил себе щербет и задумчиво произнес:

— Это не столь невозможно, как кажется.

— Я тоже думаю, что это возможно.

Опять помолчали, размышляя и потребляя сладкий напиток.

— Мы вполне можем нашим господам предложить готовое решение их проблем, — нарушил молчание персидский посланник. — Моему господину — решение проблемы реформы армии и приобретения сильного северного союзника. А твоему господину — проблемы поиска высокородной невесты.

— Тогда начнем с приданого, — улыбнулся армянин, — оно должно быть достойным.

* * *

В ночь перед церемонией венчания на царство мне не спалось. Вспоминался весь пройдённый мной в этом мире путь. Повешенный Рейнсдорп и мои жестокости в Оренбурге. Признаюсь самому себе: большая часть решений тогда была продиктована трусостью. Я сам не верил, что, заменив собой Емельяна Пугачева, смогу изменить его жизненный путь. А следовательно, рано или поздно пыточный подвал и плаха. Ну, как вариант, мешок золота и бегство куда-нибудь. В ту же Америку, например.

Потом вспомнил Харлову. Тоже поступок, далекий от благородства. Фактически принудил беззащитную женщину к сожительству. Ибо почувствовал свое молодое тело и нестариковскую жажду жизни. А окружающие, что окружающие. Статисты. Декорация. Позже понял, что не статисты. Когда хоронил Харлову в Казани.

Максимова тоже была призом для меня, а не человеком. Видимо, она и сама это ощущала, так что решительно порвала с притягательностью моей загадочной и мятежной персоны. Так что я рад ее браку с Ожешко. Пусть у нее все будет хорошо.

Нижний Новгород и особенно бой под Муромом меня отрезвил окончательно. Во-первых, я действительно смог поменять реальность. Даже проиграй я то сражение и перейди к партизанщине, Катьке пришлось бы отменять крепостное право, дабы успокоить народ и лишить меня его поддержки. А это уже совсем другой вектор развития для всей империи.

Во-вторых, навалив гору трупов, я осознал, что такое война в нынешнем времени. Я видел трупы и в своем времени. И даже числом побольше. Но ощущения совершенно разные. Тогда у нас всех, солдат Второй Мировой, было ощущение мыши, бегущей в огромной мясорубке. Окружающая техника не оставляла сомнений, что она способна переработать на фарш любое количество людей.

Видимо, сказывается в моем сознании малолюдство современной России. Страна по размерам такая же, как Российская Федерация, а живет в ней всего двадцать два миллиона. Надо прирастать народом. Надо! И колонисты из неметчины тут будут уместны, и беженцы из туретчины. А то и просто славянские страны целиком. Чего мелочиться?

Так в полузабытьи я и встретил утро.

Жан организовал умывание и завтрак. Почиталин, взволнованный и наряженный, сделал доклад о происшествиях и составил мне компанию на утренней молитве. К моему удивлению, маета в душе не улеглась и после церкви. Не побороли ее звуки хора и запах ладана. Что это? Волнуюсь, что ли?

Прогулялся в Грановитую палату. Там вовсю готовили банкет. А со стен на все это глядели суровые лики князей и святых. Иконописцы успели-таки восстановить росписи в срок. Возможно, что и схалтурили где-то, но это не беда. Поправят позже. А пока что главная зала Империи снова предстает в историческом облике.

Мои размышления прервала свита. Пора было начинать. Распорядителем церемонии был наместник Чудова монастыря игумен Мисаил. Венчание на царство планировалось по переосмысленному чину. Фактически все вернулось к церемонии, аналогичной венчанию на царство Алексея Михайловича. И первым актом должен был быть «великий выход». Толпа уже ждала, заполонив Соборную площадь Кремля. Широкий проход от крыльца к Успенскому собору, устланный коврами, удерживало усиленное оцепление из муромцев. Пора было начинать.

Я, в окружении доверенных людей и охраны, пошел к красному крыльцу, дабы выйти на площадь, и в этот момент из коридора сбоку ко мне, с криками: «Государь! Государь! Послание от Патриарха!», стал пробиваться какой-то священнослужитель со свитком в руке. Свиток был обернут лентой и запечатан большой сургучной печатью. Я дал знак пропустить.

Тем не менее два казака охраны встали на пути у попа. Третий охранник зашел ему со спины и охлопал места, где можно было спрятать оружие, и ощупал рукава. Только после этих мер предосторожности человека подпустили ко мне. Мне было непонятно, что такого мог мне передать Патриарх, с которым уже все сто раз обговорили.

Молодой священник сделал два шага, и я увидел, как благодушное лицо его превратилось в маску. Глаза прищурились, как у снайпера перед выстрелом. В то же мгновение он резким выпадом ударил своим свитком мне в живот.

Я почувствовал удар в момент, когда уже начал отшатываться от нападавшего. Боли не было. Второй удар, заметно слабее, уже пришелся как-то вскользь, а третьего не последовало. Нападавшего схватили и кинули на пол. Где и начали вязать, попутно избивая.

Новиков кинулся ко мне.

— Государь! Как ты?!

Кто-то кричал: «Врача! Найдите Максимова срочно!». Я стоял спокойно и не понимал, к чему эта суета. Очевидно же, что бронежилет выдержал. И только потом почувствовал, что, наверно, не прав. Какое-то несильное жжение в животе стало ощущаться.

Одежда, сорванная руками моего телохранителя, уже полетела на пол. Новиков добрался до жилета и расстегнул у меня на боку ремешки. Под жилетом обнаружился один-единственный укол. Крохотная кровоточащая дырочка. Откуда-то послышался крик: «Государя убили!». Я ткнул Новикова в плечо кулаком, дабы привлечь внимание.

— Пресеки панику. Я жив и здоров.

Он с сомнением посмотрел на рану, потом на стилет, выпавший при падении из свитка, потом на дырку в жилете выругался от души и произнес:

— Сталью обшить надо, — и потряс жилетом, — шило не держит.

— Потом обошьёшь, — оборвал его я. — Наведи спокойствие во дворце. Не дай бог, на площадь слухи прорвутся. Давка будет.

Прибежали Максимов и Шешковский, они стояли на улице у подножия крыльца в ожидании начала шествия. Каждый занялся своим пациентом. Максимов с каким-то сомнением оглядел стилет. А потом, протерев спиртом свой перочинный нож, расширил мою рану. Кровь полилась гораздо интенсивнее.