Анатолий Дроздов - Кровь на эполетах [СИ]

— Далее мы сами, — сказал поляку у холма. — Путь известен. Можете уезжать, господин лейтенант.

— Мне нужно знать, где вас искать, — насторожился он.

— Через три-четыре дня будем возвращаться этой же дорогой, — сказал я. — Захотите – найдете.

— До встречи, господин капитан! — кивнул он и развернул коня. Я молча смотрел ему вслед. Лети, птичка, лети! Возвращаться этим путем мы не собираемся. Более того, спустя день, свернем на лесную дорогу, и ей проберемся к Залесью. Этот путь хорошо знает Кухарев – зря, что ли, я его брал? Лучше бы, конечно, пристрелить поляка, я и намеревался это сделать, но не захотел пугать Машу. Достаточно она видела смертей. А отведи я Чарного подальше, тот бы сообразил – умный, сука! Осторожный, как волк, убедился в этом по пути. И еще неизвестно, кто бы кого грохнул. Приказать же егерям нельзя – пришлось бы объясняться с офицерами. Ведь в глазах остальных поляк – русский купец, честно исполнивший поручение генерала.

Дальше был спокойный поход, никто не повстречался нам на пути. А после того как свернули с торной дороги – и подавно. Две ночи в лесу, и впереди забрезжил обширный луг, укрытый снегом. Знакомые места. Только путь к ним преграждали сваленные на дорогу деревья. Из густых веток грозно выглядывали наконечники пик и штыки ружей.

— Кто такие? — окликнули из-за баррикады, и голос показался мне знакомым. — Чего приперлись?

Ласково нас здесь встречают! Я остановил Каурку, но ответить не успел – вперед на своей кобылке протиснулся Кухарев.

— Не признал, Егорка? — спросил весело. — Это я, Кухарев.

— Ефимка? — удивленно ахнули за деревьями.

— Кому Ефимка, а кому и его благородие господин подпоручик и Георгиевский кавалер, — важно сказал Кухарев и распахнул полушубок. — Горжет и крест видишь?

— Правда, что ли? — засомневались за баррикадой.

— А ты подойти и глянь, коли зенки заплыли, — хмыкнул Кухарев. — Залил, небось, с утра? Добрался до господской водки?

— Тьфу на тебя! — плюнули за деревьями. Ловко проскользнув между ветками, на дорогу выбрался бородатый мужик с ружьем в руке. Я узнал Егора – бывшего унтер-офицера, оставшегося на хозяйстве в Залесье после отъезда графини. В руке он держал ружье без штыка. Курок на замке взведен.

— И вправду подпоручик, — покрутил головой Егор, подойдя ближе. — И мундир… Эт за что?

— Воевать нужно! — важно ответил Ефим. — Супостата бить, а не в лесу ховаться.

— Кто тут ховался?! — возмутился Егор. — Ружжо у меня, видишь? Штуцер. И у хлопцев добрые, — он указал на баррикаду. — Били мы хранцузов!

— Но не чета нам, — хмыкнул Ефим.

Егор набрал в грудь воздуха, но я не дал разгореться перепалке.

— Здравствуй, Егор! — сказал, выезжая вперед. — Как дела в Залесье? Все ли спокойно?

— Ваш сияство? — удивился бывший унтер-офицер. — Господин Руцкий?

— Его благородие – капитан, — поправил Ефим. — Командир первого батальона 42-го егерского полка, кавалер орденов Святого Георгия. Шапку сними, тетеря!

Егор послушно сдернул с головы шапку и поклонился.

— Оставь! — махнул я рукой. — Так как в Залесье?

— Дык все путем, — ответил Егор и нахлобучил на голову шапку.

— Французы не наведывались?

— Спробовали, — ухмыльнулся Егор. — Тута и остались. А мы ружьишками разжились и амуницией. Кони опять же. Безлошадных крестьян в имении таперь не осталось. Ну, и серебришко…

Ага. Кому война, а кому мать родна.

— Господин капитан дочку привез, — встрял Ефим. — Мать у ней померла. Хочет оставить здеся пока война. Есть кому приглядеть?

— Вона как! — почесал в затылке Егор. — Приглядим, канешна. Найдется кому. Половина дворни в имении.

— Только дочь по-русски не говорит, — сказал я. — Мать француженкой была.

— Глашка по-хранцузски лопочет, — пожал плечами Егор. — Молодой графине прислуживала, от нее набралась. Ее барыня горничной призначила, с собой брать хотела, так у Глашки – дитя грудное, недавно от титьки отлучила. Куда с ним? Приглядит за дитем, ваше благородие, не сумлевайтесь.

— Тогда веди, — кивнул я. — Есть как вашу баррикаду объехать?

— За мной идите, — сказал Егор и свернул с дороги.

Петляя между деревьев, отряд миновал завал и выбрался на луг. Оглянувшись, я увидел, как крестьяне в армяках и войлочных колпаках, забросив ружья за спину, заметают наши следы на снегу еловыми лапками. Неплохо у Егора служба поставлена! От опушки к дому Хрениных вел натоптанный путь, и скоро мы подъезжали к воротам. В доме ждали – Егор выслал вперед посыльного на коне, и, при приближении отряда, створки распахнулись. Я подъехал к крыльцу и спешился. Стоявшая у ступенек дворня поклонилась, мужчины сняли шапки.

— Здравствуйте! — сказал я. — Есть среди вас Глафира?

— Здесь, барин, — ответила молодая, круглолицая женщина в платочке, выходя вперед.

— Парле ву франсе? — спросил я.

— Уи, мсье, — ответила онара бойко.

— Я привез дочь, — продолжил я на том же языке. — Она не говорит по-русски. Приглядишь, пока я буду воевать?

— Не сомневайтесь, барин! — улыбнулась Глафира. — У самой двое, нешто ваше дитя не обихожу?

— Пахом, — повернулся к подъехавшим саням. — Неси Машу.

Денщик поднес Мари. Я взял ее на руки. Девочка прижалась ко мне, настороженно поглядывая на толпившуюся у крыльца дворню.

— Иди ко мне, милая! — сказала Глафира по-французски и протянула руки.

— Тетя хорошая, — подтвердил я. — Она тебя накормит.

Мари подумала и протянула ручки горничной. Та подхватила девочку и прижала к груди.

— Накормить и обиходить, — сказал я. — Хорошо б помыть в бане или хотя бы в корыте. У дочки есть запасная одежда, денщик даст.

— Сделаю, — кивнула горничная. Поклониться ей мешала девочка.

— Вот возьми, — я всунул ей в руку мешочек с французским серебром. — Получишь еще столько, когда приеду за дочкой.

— Благодарствую, ваше сиятельство! — смутилась Глафира. — Но я бы и так.

— Бери, бери! — успокоил я. — Не твой барин, чай. Себе чего купишь, деткам своим.

Горничная кивнула и убежала с девочкой. Ко мне подошел лакей в ливрее. Лицо знакомое. Как его? Яков?

— Изволите отобедать, ваше благородие? — спросил, поклонившись. — Накрывать стол?

— Изволю, — кивнул я. — Со мной четверо офицеров, вот для нас и накрой. Еще Егора пригласи. Он хоть и не офицер, но французов бил, потому достоин.

Последнее я сказал громко и увидел, как довольно приосанился бывший унтер-офицер. По местным правилам сидеть за одним столом с дворянами ему не уместно, но у меня офицеры сами из унтеров. Поймут.

— Заодно прикажи затопить баню, — добавил я, заметив, как заулыбались теперь мои спутники. У всех тело свербит от грязи. Хорошо, что вши не завелись.

Гостей в Залесье не ждали, потому блюда подавали нам простые: щи с убоиной, пшенная каша с маслом, хлеб. Ну, и водка. Мы ели и нахваливали. Когда много дней подряд трескаешь кашу с сухарями, такое угощение кажется царским. Тем более, щи и каша вкусные, а хлеб свежий. Еще Яков принес блюдо с нарезанным окороком. Свинью, судя по всему, забили недавно, окорок был только из коптильни; сочное, жирное мясо пахло дымком и таяло во рту.