Александр Михайловский - Герой империи. Сражение за инициативу (СИ)

А за дверью меня уже ждала моя прекрасная инопланетянка… На ней было надето нечто легкое и светлое, вроде короткой греческой туники или, как это называется у буржуев, «пеньюара»… И тут я вспомнил, что в доимперское время темные эйджел разгуливали по своим кораблям совсем голышом, – от этих мыслей у меня на щеках, кажется, выступила краска. Тем временем, пани Ватила подошла ко мне, покачивая бедрами, и оглядела с ног до головы довольным, сияющим взглядом. От нее веяло чем-то знакомым, каким-то дивным ароматом… И в этот момент я отчетливо вспомнил фрагмент своего сна, как сидел рядом с ней там, на берегу неведомого, несуществующего моря. Сейчас мною владело примерно то же чувство…

А она осторожно взяла меня за руку и повела по длинным блестящим коридорам, и я не спрашивал ее ни о чем, а только любовался ее гибкой спиной, волосами, струящимися по плечам, ее плавной походкой пантеры. Моя женщина… Все то время, пока она молча вела меня, я был сосредоточен на собственных ощущениях по отношению к ней, моей Ватиле. Странно: хоть мы не произнесли ни слова, обоим было понятно, что в наших отношениях многое изменилось. Сейчас между нами был глубокий контакт. Это напоминало волшебство… Впрочем, в любви и должна быть некоторая доля волшебства. Разве не чудо, когда двое людей оказываются связаны незримой нитью? Когда им не нужно слов, чтобы поведать о своих чувствах? Когда достаточно просто молчать и держать друг друга за руки, испытывая при этом чистую, наивысшую радость, доступную не многим…

И вот мы оказались в ее каюте, где скрытые источники света источали слабое, сумеречное свечение. Я отметил, что мне здесь уютно и хорошо, хотя и убранство этого помещения было непривычно моему человеческому взгляду. Мы остановились посередине каюты. И вновь отчетливо вспомнился мой сон в саркофаге… Мой внутренний взор видел не стены маленькой каюты, а поблескивающее море, звездное небо. Казалось, что я слышу шелест набегающих на берег волн. Сладостное наваждение…

Мы присели на ложе; при этом она не отнимала своей руки. С замиранием сердца я понял, что знаю, что будет дальше…

Она приложила мою ладонь к своему животу.

– Ты чувствуешь его? – тихо спросила она.

Я чувствовал. Это трудно объяснить, но моя ладонь воспринимала едва уловимые импульсы. Странно это было и необычно, но так удивительно и прекрасно…

– Ватила, дорогая моя… – прошептал я; мой голос срывался от давно забытой нежности. – Я люблю тебя… слышишь… люблю…

Теперь это была реальность. Ее каюта, ее постель… Наваждение сна исчезло, опустившись в глубины сознания, но отголоски его вносили в происходящее особенную нотку – чего-то мистического, сказочного…

Все было не так, как в ТОТ раз. Ей больше не нужно было использовать приемы обольщения. Я и без того желал ее, и мне было легко на этот раз, ведь я не испытывал уже никаких сомнений. Я шептал ей в ушко нежные слова – и она вся таяла и млела в моих руках, и отзывалась на ласки горячо и страстно, со всем пылом любви… Неужели она тоже любит меня? Я не стану спрашивать ее об этом. Об этом не спрашивают. Это просто понимают однажды… И как только я буду уверен в том, что она отвечает мне взаимностью, я сделаю ей предложение. Впрочем, что я говорю… Я уже сейчас в этом уверен. Значит, пора… Только как это сделать – в смысле позвать замуж? Наверное, это нужно сделать каким-то нестандартным способом… Но что-то ничего не идет мне в голову… Эх… А ведь тянуть не стоит. Как же быть?

Но затруднение мое разрешилось самым неожиданным образом. Когда мы, уставшие и счастливые, просто лежали, обнявшись, на прохладных простынях, она вдруг совершенно буднично, – так, словно все было давно нами решено, – спросила:

– А у нас с тобой будет настоящая свадьба?

Я так растерялся от неожиданности, что не нашел ничего лучше как пробормотать:

– То есть… что значит «настоящая свадьба»?

– Ну, как у вас, у хумансов… Я слышала, что что у вас очень красивые свадебные обычаи…

Некоторое время я потрясенно молчал. А она ждала. Ждала моего ответа, перебирая тонкими пальчиками по моей груди и губами прикасаясь к моему плечу. Такая милая, непосредственная, моя малышка, сладкая Ватила… Как глупо, что я не первый заговорил с тобой об этом… Впрочем, сами наши отношения в каком-то смысле ломают шаблоны, причем с обеих сторон, так почему меня должна волновать глупая условность… Главное, что я готов. Готов стать мужем этой инопланетянки.

И я, приподнявшись и глядя в ее бесконечно милое лицо, чуть прокашлявшись и напустив на себя столько серьезности, сколько можно было в этой ситуации, произнес:

– Дорогая Ватила… Прошу Вашей руки и сердца… Будьте моей женой. Могу пообещать, что свадьба у нас будет хоть и скромной, но настоящей… А главное – обещаю быть хорошим мужем, всячески оберегать свою семью и любить наших детей, сколько бы их у нас ни было и сколько бы нам ни довелось прожить вместе…

– Мы, темные эйджел, – сказала мне Ватила, – очень серьезно относимся к детям и, самое главное к тому, какими они вырастут. Но с тобой будет просто. Ты не просто хороший тактик (что у хумансов редкость) и хороший командующий (что случается довольно часто)… Ты еще и хороший человек, который способен повести за собой и указать путь, и солдаты будут тебе верить. Поверит тебе и наш сын, ведь твои слова никогда не расходятся с делами, а потому тебе будет легко его воспитывать.

А потом мы стояли в ангаре и прощались. Я улетал вниз, чтобы принять участие в предстоящей битве, а моя пани Ватила оставалась тут, на своем посту, наверху. В эти последние мгновения перед расставанием я пообещал себе, что у нас будет самая замечательная свадьба, какую только можно придумать. И я выполню задуманное – чего бы это ни стоило.

Уже потом, сидя в кресле космического истребителя, который уносил меня вниз к поверхности планеты, я вдруг вспомнил, что забыл спросить мою Ватилу по поводу того, что такое императорские способности. Ну ладно, что ж теперь… Значит, не судьба – поговорим в следующий раз.

1 сентября 1941 года, вечер мск. Околоземная орбита, высота 400 км, разведывательно-ударный крейсер «Полярный Лис».

генерал-полковник вермахта Гейнц Гудериан (воспитуемый).

Вот уже почти две недели Гейнц Гудериан находился на положении, как это называлось на «Полярном Лисе», воспитуемого. Уже не враг, но еще не гражданин. Так уж получилось, что ему еще ни разу не довелось испытать на себе действие ошейника принуждения. Ординарец Ватилы Бе Алис была хорошей наставницей и сумела доходчиво объяснить своему подопечному, что здесь делать можно, а что нельзя. Как и все имперцы, в общении с германоязычными пленниками она использовала какой-то архаичный нижнегерманский диалект, на котором в Германии двадцатого века уже не говорят даже в самой глухой деревне.