Геннадий Марченко - Второй шанс-IV

Я долго не мог уснуть, вдохновлённый идеей обновления клубного инвентаря. В моём воображении рисовались картины, в которых фигурировал не просто скромный клуб бокс «Ринг», а Дворец единоборств, аналогичный тому, который в XXI будет возведён в Кривозерье, на окраине Пензы, при губернаторе Васе Бочкарёве, ныне скромном заместителе начальника автоколонны. С каждого возведённого на территории области и тем более города объекта Вася получал свой куш, ну да это ни для кого не было секретом. Думаю, и для Путина тем более. Но он устраивал Президента на этом посту долгие годы, всё-таки Василии Кузьмич был крепким хозяйственником, этого у него было не отнять.

Хотя нет, Дворец единоборств — слишком помпезное сооружение. Нужное, не спорю, там смогут заниматься тысячи ребят, но вот мне по душе больше был скромный, уютный зал. Типа того, что имелся сейчас в «Ринге», хотя если бы зал был чуть больше — я бы ничего не имел против, нынешний всё же тесноват. Может, когда-нибудь и построю то, что лично мне хочется, например, собственной зал, как у Фредди Роуча, тренировавшего легендарных боксёров Мэнни Пакьяо, Бернарда Хопкинса, Владимира Кличко… Даже мой земляк Рома Кармазин у него занимался. Под эти сладостные мысли я и уснул, чтобы через несколько часов встретить новый день, полный новых планов и новых надежд.

[1] В финальном забеге на дистанции 100 метров Олимпиады 1988 года канадский спринтер ямайского происхождения Бен Джонсон установил мировой рекорд, однако три дня спустя дисквалифицирован за применение анаболического стероида станозолола.

[2] Синхрон — часть телевизионного репортажа. Интервью с героями, прохожими. Корреспондента в кадре нет, только герой.

Валя, Юрка и Лена появились, как и обещали, сразу после окончания занятий в своём «кульке». У нас они тоже завершились параллельно, и я уже ждал их в актовом зале, который открыл сам — с некоторых пор Петренко стал мне ключи доверять. А моих музыкантов уже давно пропускали без вопросов, все знали, что они приходят не своровать что-нибудь (хотя что в училище воровать кроме парт и мелков), а репетировать со мной песни.

К их появлению я уже вытащил на сцену и подключил аппаратуру и инструменты, так что они пришли, можно сказать, на всё готовенькое.

— Ну что, парни и девчата, генеральный прогон?

— Погнали, — ответил за всех Юрка, занимая место за барабанами.

Пару раз отыграли, меня всё устраивало, после чего я отправился за Бузовым. Постучался, прежде чем открыть дверь, сунул нос внутрь — там Николай Степанович общался с завучем.

— Чего тебе, Варченко?

— Хотел пригласить вас в актовый зал, мы готовы представить обещанную песню.

Пару секунд в глазах Бузова плещется немой вопрос, после чего шлёпает себя ладонью по лбу.

— Ах ты ж, я и забыл, что эти гаврики обещали мне новую песню. Галина Анатольевна, не желаешь присоединиться?

Так что в актовый зал вернулись втроём. А туда уже заглядывали любопытные первокурсники, человек десять будущих помощников машиниста.

— А ну брысь! — прикрикнул на них с наигранной серьёзностью директор.

Те, как воробьи, кинулись врассыпную, а мы степенно прошествовали в актовый зал: я и следом за мной двое зрителей. При нашем появлении Валя, Юрка и Лена, что-то весело обсуждавшие, сидя прямо на краешке сцены, свесив с неё ноги, резко подобрались и нестройным хором поздоровались с новь прибывшими.

— Здравствуйте, здравствуйте! — кивнул им Бузов. — Присаживайтесь, Галина Анатольевна, посмотрим, что они нам приготовили.

Я тем временем легко запрыгнул на сцену, перекинул через шею ремень от гитары, посмотрел на своих орлов… и орлицу. Движением бровей спросил: «Готовы?» и, дождавшись утвердительных кивков, бросил Юрке:

— Давай счёт.

Клавишным в этой песне я нашёл единственное применение — изображать гудок паровоза в начальном проигрыше (intro) и финальном (outro). Всё остальное держалось исключительно на ритме, плюс инструментальная вставка, без которой, по моему дилетантскому разумению, не должна обходиться ни одна уважающая себя композиция. Да и надо же лидер-гитаристу проявить свой мастерство! Конечно, Ван Халеном или хотя Джимми Пейджем я себя не считал, даже до Зинчука мне было как пешком до Луны, но кое-что изобразить мог, тем более перед неискушёнными директором училища и заведующей учебной частью.

Но до этой самой вставки ещё нужно было дожить, и я, проиграв бодрое вступление, имитирующее стук вагонных колёс, запел:

Мой поезд отходит

От станции в полночь

Стоим на перроне

На вкус прощанье горечь

Но… Остыло всё давно

И вроде всё равно

Поверь, жизнь не кино

Но…

Кошусь на зрителей, те пока никак не выражают своих эмоций. Завуч в свою очередь косится на Бузова, ждёт его реакции, чтобы тут же её продублировать. Становится немного смешно, но я пою второй куплет:

Колёса на стыках

Диктуют морзянку

Снаружи лишь холод

Но я не жду стоянку

Но… Остыло всё давно

И вроде всё равно

Поверь, жизнь не кино

Но…

И пошёл припев на пару с Валькой:

Пролетают километры

Дуют северные ветры

За окном мелькают города

Загрустила проводница

Отчего-то ей не спится

Светит путеводная звезда

Звезда…

Согласен, по тексту песня «Дорога»[1] должна исполняться ну никак не подростками типа нашего ВИА, но что же мне, писать песню про весёлый паровозик? Извините, наступить на горло собственной песне (хе-хе, каламбурчик) превыше моих сил. А мы входим в раж и вторую часть песни исполняем так душевно, что Николай Степанович всё-таки не выдерживает, начинает чуть заметно кивать в такт и постукивать ботиночком об пол. Уловив настроение начальства, Галина Анатольевна улыбается и обозначает хлопки ладонями так же в ритм нашей композиции. После финального аккорда, на который наложен затихающий гудок поезда, какое-то время в актовом зале стоит тишина, во время которой в моей голове проносятся самые разные мысли от «щас смешает нас с дерьмом» до «в таком восторге, что никак не переварит». Наконец Бузов, кряхтя, поднимается, и следом вскакивает фигуристая завуч, отчего её спелые груди задорно подпрыгнули.

— Ну что, Галина Анатольевна, — повернулся к ней Николай Степанович, — по-моему, очень даже неплохо.

— Я тоже так считаю, — прощебетала она.

Бузов повернулся к нам:

— Только слова уж больно… Какие-то расставания, проводница у вас грустит. Может, стоило сочинить что-то повеселее?

— Николай Степанович, ну это же жизненно! — взмолился я. — Да, песня в какой-то мере навевает грусть, но нельзя же всё время веселиться, должно оставаться место и для светлой грусти. «Анна Каренина» Толстого тоже не водевиль, но её перечитывают и фильмы по этой книге ставят.