Николай Васильев - Похождения поручика Ржевского [СИ]

Томиться за ризницей ему пришлось с полчаса, так что сумерки уже хорошо сгустились и на небе высветились яркие августовские звезды. Впрочем, тут была скамейка, на которой подуставший за день поручик даже задремал.

— Вы спите? — раздался рядом удивленный нежный голосок.

— Простите, ваше сиятельство, — вскочил на ноги Ржевский. — Здесь такая удобная скамья, а я устал сегодня махать саблей.

— Это вы меня простите, — защебетала девушка. — Но меня задержала сестра — келарь. Так вы отбивали атаки французов? Во главе эскадрона?

— Я — поручик и эскадроном командовать не вправе. Но мне обещали дать ротмистра — после того, как на моем счету будет сто выведенных из строя мусью. Пока я насчитал сорок пять.

— У вас сорок пять побед в боях? Невероятно! Вы подшучиваете надо мной, поручик!

— Шутить над прекрасной девой? Это не в моих правилах! Да я и над обычными девушками не шучу, а тут вы!

— С чего вы взяли, что я прекрасна? Под этой рясой красота скрывается напрочь!

— Но остается завораживающий голос и проникающие в душу глаза — этого достаточно, что-бы сказать: вы прекрасны Мария!

— Вы знаете мое имя? Впрочем, у вас же послание моей матушки. Дайте же его сюда.

— Послание это устное. Я видел вашу матушку десять минут, на дороге, под рукой ни у Ека-терины Павловны, ни у меня не было пера, чернил и бумаги, поэтому она просто сказала мне: "Вы, Дмитрий, будете ехать мимо Успенского монастыря? Найдите там мою дочь и скажите ей: вернись домой, милая, твой грех надо забыть, а любовь к родным оставить. Умо-ляю тебя!".

— Моя матушка так сказала? — недоверчиво спросила послушница. — После того как прокляла меня?

"Опа! — спохватился Ржевский. — Как бы впросак не попасть!". А в ответ сказал:

— Сгоряча люди многое способны наговорить. Но через два-три месяца их мнение часто ме-няется на противоположное.

— Матушка может меня и простила, но я сама себе простить не могу! — нервно воскликнула Мария.

— Значит, вам нужно побольше времени для трезвой оценки произошедшего: с полгода или год, — тихо и ласково сказал Митя. — Только не после безвозвратного поступления в монахи-ни.

— Что вы можете знать о моем грехе?! — вскричала послушница. — Явились тут и ведете уте-шительную беседу!

— Можно я выскажу предположения? Вы молоды, прекрасны, а это значит, что грех ваш лю-бовный. Так? Молчание — знак согласия. Дальше: раз и матушка ваша и вы решили, что грех тяжкий, то вы, быть может, избавились от последствия вашего греха, то есть от ребенка…

— Нет! — воскликнула Маша. — Не было никакого ребенка!

— Ладно, не было. Тогда остается одно: ваш избранник является вашим родственником: кузе-ном, сводным братом или даже родным…

— Никаким не родным!! — почти заорала княжна и сразу сбавила тон: — Это мой брат по предыдущему браку матери…

— Всего-то? — заулыбался Ржевский. — История знает множество случаев, когда такие род-ственники вступали в брак и жили вполне счастливо.

— Не можем мы жить счастливо, — глухо сказала Маша. — Он женат.

— И живет рядом с вами?

— Нет, только приезжает погостить…

— Думаю, что теперь мать сама будет его навещать, а его ноги в вашем доме больше не бу-дет.

— А если я постоянно хочу его видеть?! Он даже во снах ко мне регулярно является!

— Тоже обычное явление при сильной любви. Но от любви есть только одно средство, Мария Владимировна…

— Какое же?

— Другая любовь. Причем не платоническая, бестелесная, а полная страсти, всеобъемлющего трепета — до самозабвения. Она может быть короткой, но яркой, бурной, пронизывающей все ваше существо от волос на голове до кончиков пальцев на ногах…

— Разве такая любовь бывает? — изумилась княжна.

— Только такой она и должна быть, — убежденно сказал Ржевский. — Я узнал это не из книжек маркиза де Сада, а на собственном опыте. И я трепетал, и мои чудесные подруги трепетали, а иногда, по их внезапному признанию, летали в небесах…

— Это удивительно, — тихо и потрясенно молвила послушница, готовая превратиться в ослуш-ницу.

— Машенька, — так же тихо сказал Дмитрий. — Когда я узнал, что в этих стенах вот-вот будет навсегда заточена прекрасная княжна, мое сердце заныло в груди и я себе сказал: "Митя, ты не должен этого допустить!". А когда ваши печальные очи посмотрели на меня, я уже затре-петал и трепещу сейчас снова. Умоляю, доверьтесь мне, полюбите меня хоть на одну эту ночь и наутро мы оба предстанем солнцу обновленными существами!

— Я почему-то верю вам, Митя, — сказала княжна. — Можете меня поцеловать…

Когда утром Ржевский явился на гусарский бивак, корнеты уже не спали.

— Да ты просто изможден до полной бледноты! — воскликнул Сашка. — Она тебя заездила! Вот тебе и монашка!

— Уже не монашка, — улыбнулся поручик. — Сегодня Маша уйдет из монастыря.

— Отговорил? Молодца! — сказал Алексей. — Ну, давай подробности свидания…

— Ее отец — князь, — веско сказал Ржевский. — Если он узнает, что я рассказал двум обормотам, как огуливал его доченьку, он и меня в порошок сотрет и до вас доберется. И потому что?

— Что?

— И потому я буду сейчас досыпать пару часов, а вы всяческими средствами меня перед Епанчиным выгораживать.

— Почему это?

— Потому что эту кашу именно вы заварили. А я был просто исполнителем ваших причуд.

Когда Городецкий подошел в своем повествовании к знаменитой Бородинской битве, то стал все более и более удивляться. Он купил, конечно, в книжном магазине ее большую схе-му, а также несколько мемуаров очевидцев (много слов без ясной картины происходящего) и пожалел, что подробная "История Отечественной войны 1812 г" Михайловским-Данилевским еще не написана. Из схемы с тремя положениями войск: на 23 августа (когда строились редуты и флеши), на утро 26 августа (в день сражения) и на вечер стало ясно, что русская армия укрылась за речкой Колоча и под очень острым углом перегородила Московскую дорогу, по которой двигались войска Наполеона. При этом центр нашей позиции был напротив моста через речку, у села Бородино. Этот центр прикрывал корпус Дохтурова (12,5 тыс. штыков и 72 пушки), а на восточном фланге стояли корпуса Остермана и Багговута (совместно 23,5 тыс. штыков и 130 пушек) — все в составе 1-й армии под командованием Барклая. Здесь же были 3 кавалерийских корпуса (Палена, Корфа и Уварова — 17 тыс. сабель и 72 пушки) и казаки Платова (5 тыс. пик и сабель, 12 пушек). В тылу этой армии стоял еще гвардейский корпус Лаврова (16 тыс. и 66 пушек) и артиллерийский резерв (200 пушек). И вся эта сила (74 тыс. чел. и 540 пушек) в первой половине битвы почти не участвовала!

Почему же так? — задался вопросом Городецкий. — Кто повинен в том, что вся французская армада накинулась на два пехотных корпуса Багратиона (Раевского и Бороздина: сов-местно 30 тыс. штыков и 94 пушки)? Впрочем, вскоре им на помощь подошла дивизия Ко-новницына из малочисленного корпуса Тучкова (10,5 тыс. штыков и тех половину пришлось оставить для обороны Утицкого кургана от пехоты Понятовского). И лишь когда корпус Бо-роздина отступил в Семеновское (потеряв три четверти состава и Багратиона впридачу), ему на помощь прислали, наконец, корпус Дохтурова, а Тучкову к Утице — часть корпуса Багго-вута. Правда, у Курганной батареи корпусу Остермана, переброшенного в 2 часа дня с пра-вого фланга под убийственным артиллерийским огнем, досталось по самое не хочу. Здесь же в итоге сражались элитные полки империи: Семеновский и Преображенский, а также кавалер-гарды и лейб-гусары. Но под прикрытием огня 150 пушек (против 18 тяжелых на кургане и 60 полевых пушечек вокруг него) на курган ринулись 34 кавалерийских полка Мюрата, кото-рые опрокинули (с большими для себя потерями) русских защитников и открыли путь к шта-бу Кутузова в Горках. Его срочно перебазировали ближе к Москве, в село Татариново, а Гор-ки (западная часть села) были заняты французами. К этому времени пошел дождь, ослож-нивший ведение боевых действий, и Наполеон решил отложить завершение битвы на следу-ющий день. Его резервы (Старая и Молодая гвардия, резервная кавалерия и артиллерия — 110 пушек) так и не были задействованы. У нас не стреляло 200 пушек, стоявших возле Татари-ново.