Василий Панфилов - Университеты [СИ]

– Мы молодцы, – без тени улыбки согласился Ивашкевич.

В ангаре ядрёно пахло керосином и машинным маслом. Разложив ебуки на четыре голоса, мы распаковывали Санькину летадлу, и многоголосье наше становилось всё более эмоциональной с каждой минутой, и с каждым вскрытым ящиком.

Островное гостеприимство, или вернее сказать – служебноелюбопытство французских офицеров, сказалось на летадле крайне негативно, и проще было сказать, чего НЕ надо было ремонтировать. Ящики явно вскрывали уже в море, хотя всю документацию французская сторона получила от ЮАС.

Вскрыли… зачем, к слову? Обмерить ещё раз? Подстраховаться? Понимаю…

… хотя нет, не понимаю! Везли-то всё равно во Францию! Ретивый служака? Шпион на военном корабле Франции? Как бы то ни было, ящик оказался вскрытым, а запаковывать его назад, да по всем правилам уже не стали. Поленились? Или…

– Стоп! – прервал я парней, взявшихся было за распаковку следующей летадлы, – Я зову генерала, буду возить его носом по сделанной гадости, как котёнка! Сань… не в службу, а в дружбу, сделай кофе!

– И мне! – отозвался Илья, присаживаясь на верстак. Адамусь без слов замотал головой, отказываясь.

Пока Санька возился со спиртовкой, я позвал Алена, приставленного к нам французской стороной, и очень корректно объяснил суть происходящего, стараясь не сорваться.

– Вы уверены? – поинтересовался чиновник, чуточку надавливая голосом, и как бы намекая на нежелательность скандала. Вся его упитанная фигура выражала некое… мнение, к коему следовало прислушаться. Непременно!

– Уверен! – излишне резко ответил я, и принялся ждать генерала, коротая время за кофе и разговорами. Генерал не заставил себя ждать, и прибыл менее чем через час, спасибо телефонизации и автомобилизации Парижа!

В ангар Вильбуа-Марейль ворвался огненной кометой, сопровождаемый свитой из адъютантов, заместителей, военных инженеров и интендантов. Вернувшись на действительную военную службу [48] В 1895 году Вильбуа-Марейль покинул службу, и в РИ погиб на Англо-бурской войне в 1900 г. , граф развил самую бурную деятельность разом в военном ведомстве и на политическом поприще.

Получив недавно чин генерала французской службы, а вскоре и кураторство над нами, он полон честолюбивых планов, а тут…

… такой афронт [49] Публично нанесенное оскорбление; посрамление. ! Именно так, судя по всему, настроил его Ален.

– Месье… – суховато поздоровался он кивком головы и приподнял бровь столь вызывающим образом, что захотелось немедленно если не сделать гадость, то как минимум сказать её!

– Месье… – столь же сухо поздоровался я, взглядом ища Алена.

– В таком… – я покачал рукой покоробившиеся от соли и воды, – виде мы нашли летадлу. Дабы не быть голословным, прочие ящики мы не вскрывали.

– Извольте! – приказал генерал, и сопровождающие его офицеры взломали ящики, демонстрируя Вильбуа-Марейлю начавшие ржаветь двигатели и…

… промасленную замшу, небрежно лежавшую там же, поверх металла.

С силой втянув воздух, генерал замер, покачивая на носках.

– Месье… – он несколько резковато склонил голову, – приношу свои извинения!

– Принимаю, мой генерал! – демонстрирую лояльность полезному и хорошему человеку, – Это было до вашего назначения! Уверен, что теперь, с вашим приходом, всё измениться в лучшую сторону!

И… взгляд на побледневшего Алена, пойманный графом. Не знаю, чей он там человек, но играть себя, а тем паче собой, да притом втёмную, не позволю!

– Вот и полетали, – грустно сказал Санька после ухода генерала со свитой, присаживаясь по-турецки на крышку одного из ящиков, положенную на бетон, – как сглазили!

– Угум! – отзываюсь эхом, усевшись рядом, – Неделю ремонтом да переделками заниматься будем, вот увидишь!

– Я бы этим глазливым, – коброй зашипел Илья, – устроил бы суд Линча… по старой памяти!

Он сощурился так недобро, что мурашки у меня прямо таки промаршировали по спине. Эге ж… а помощник шерифа имеет за душой биографию ещё более интересную, чем я предполагал!

– Выбирайте! – Иосиф широким жестом указал дамам на карту Дурбана, испещрённую разноцветными пометками. В его огромном кабинете она занимала большую часть стены, прикрывая заодно не заштукатуренные следы пуль и осколков.

– Вот так просто? – удивилась Юлия Алексеевна, близоруко щурясь и чуть наклоняясь к висящей на стене карте, удивительно подробной, с прорисовкой едва ли не отдельных деревьев. Спохватившись, она надела пенсне и уточнила педантично, переглянувшись с подругой:

– Простите, Иосиф, а какие конкретно дома можно выбирать под школу?

– Любые!

– Позвольте… это все ваши?! – удивилась Степанида Фёдоровна.

– Если бы! – засмеялся Бляйшман-младший, – Жёлтым помечены дома, принадлежащие нам с отцом, красным – Егору с братьями, ну и так далее. Каждый цвет обозначает принадлежность к какому-то хозяину или что чаще – группе. Но вы, дамы, можете выбирать любые!

– Это несколько… – Степанида Фёдоровна замялась, подбирая слова, а вернее – позволяя сделать это Иосифу, дабы самой не проговаривать нелицеприятные вещи.

– Сомнительно? – весело подхватил Бляйшман, ничуточку не обиженный, – Ну да, со стороны… об этом я не подумал, прошу прощения!

– Дамы… – он чуть поклонился и жестом предложил учительницам сесть, что они, переглянувшись, выполнили, развернув предварительно стулья к хозяину кабинета. Сам же Иосиф, расхаживая перед картой, принялся читать им импровизированную лекцию о сложившейся в Дурбане ситуации.

– Первым делом спешу заверить вас, что предложение наше не несёт хоть сколько-нибудь сомнительных полутонов, или упаси Боже – криминала! Захватив Дурбан, мы столкнулись с самой отчаянной паникой населения, спешившего покинуть город любой ценой. Британцы перестарались с пропагандой, выставляя нас в самом дурном свете задолго до штурма. Когда же начались бои за город, накал и пафос оной взвинтились до величин, невообразимых человеку со здоровой психикой.

– Три дня на разграбление? – полюбопытствовала Степанида Фёдоровна, вспоминая исторические хроники, и Бляйшман-младший закивал.

– Как часть… – выделил он голосом, – пропаганды. Африканеров всячески принижали, объявив их дикарями, и… хм, не то чтобы вовсе без оснований. Но в жестокости к противнику, а те более – к белым женщинам и детям, они никогда не были замечены!

– А чорные – не вполне люди, или вовсе нелюди, – понимающе кивнула Юлия Алексеевна, успевшая узнать нехитрую жизненную позицию белых аборигенов африканского континента.

– В данном вопросе мы с ними не солидарны! – быстро проговорил Иосиф, – Как бы то ни было, в ходе войны африканеры доказали своё милосердие к противнику, ну или по крайней мере – к белому противнику.