Борис Рогов - Анархист

Ложись! – воздух рвут сразу несколько голосов. – Ба-бах! Гремит разрыв осколочной. Со всех сторон слышен стук каменных крошек.

Бойцы падают на землю, прикрывая головы руками. Куда ползти сразу не понятно. А из кустов снова – лай «Максима». Летящие во все стороны осколки камня не дают поднять голову, вселяют ужас в душу, и заставляют сознание биться пойманной птицей в голове. Передние бойцы не выдерживают, вскакивают и, оставляя убитых и раненных, ломят назад, сминая подходящих. Кто-то валится в воду, кто-то пытается сигануть через кусты. Только бы уйти с простреливаемой тропы.

Наконец, чекисты, потеряв с десяток бойцов, оттянулись за поворот. Ясно, что взять в лоб пулемётчика быстро не получится. Кабанов задумался. Ему не понятно, куда делся передовой дозор. Ведь не могли же его уничтожить совершенно беззвучно.

– Товарищ начальник, разрешите обратиться, – по-уставному подал голос подползший красноармеец, – Шацкий Андрей, я. Мысль у меня есть, как эту паскуду сковырнуть.

– Давай, Андрей, обращайся, коли что надумал. – Кабанов решил дать мозгу немного отвлечься. – А то одна голова – хорошо, а две, хоть и некрасиво, но всё же лучше.

– Надо его поверху обойти и одновременно по тому берегу на отвлечение кого-нибудь послать. Он на тот берег отвлечётся, не заметит обхода. Мы тута его и в ножи… Я готов даже один вверх ползти, чтобы этого гада пришить.

– А кого на смерть на тот берег посылать? – Кабанов укоризненно посмотрел на Шацкого.

– Да, сейчас, я хлопцам крикну, добровольцы найдутся. – Уже не очень уверенно проговорил тот.

– Давай, крикни, только мне всё равно такая идея не нравится, потери могут быть большие. Пока ты ползёшь по кустам, этот ухорез человек десять наших запросто положит. А нам же надо не просто банду уничтожить, мне хочется чтобы, хлопцы живыми вернулись. Уже вон человек пять потеряли, да десяток раненых. Плохое начало. Кто советскую власть завтра будет охранять?

– Значит надо с того берега беспокоящий огонь вести, чтобы сука головы поднять не мог. Тогда мы прямо отсюда его и сковырнём…

Час без малого у чекистов ушёл на преодоление пулемётной засады. В конце концов, половина отряда действительно переправилась на другой берег, прячась за валунами, подобралась к пулемётному гнезду и открыла огонь на подавление.

Филипп Плотников оторвал прикипевшие руки от рукояток затыльника. Вроде откатились краснюки. Вода в кожухе предательски закипела. Срочно нужна свежая.

– Смолин! Ванька! Воду давай! Сука! – Прошипел он через разбитые осколками гранита губы. – Ванька, мать твою! Что ты телишься!

Смолин молчал. Плотников обернулся. Второй номер лежал в трёх шагах позади него. Спина его чёрна от крови, а лицо уткнулось в тёмную лужицу, набежавшую из выходного отверстия, снёсшего Ивану ползатылка. В вытянутой руке он сжимал простреленный котелок, из которого вытекали последние капли.

– Чёрт, мать вашу! – зло зарычал Плотников, схватился за рукоятки и вдруг обмяк, склонил голову к пулемету, дёрнулся последний раз и затих уже навсегда… Только с губы стекла тонкая красная струйка.

…

Когда поредевший отряд чекистов преодолел смертельный заслон, перед ним открылась вытоптанная тропа, идти по которой легко и просто. Ещё час пути по следу между кустов и скал и отряд упёрся в свежую гранитную осыпь. Похоже, что людей или засыпало осыпавшейся породой, либо они ушли в пещеру, а вход взорвали. Кабанову стало ясно, почему пулемётчики так упорно преграждали отход.

(Урочище реки Сайдыс, правого притока Бии)

Таёжные заросли терялись в густом тумане. На ветках и листьях собирались капельки и падали на лежащего на боку человека в буром полушубке. Под полушубком спал на мягкой прошлогодней листве Буранак. Ночь уже по-осеннему прохладная, спалось отлично. Первая мысль, пришедшая молодому охотнику, ещё до того, как он открыл глаза была – Эх, сейчас бы копалуху [41] копалуха – самка глухаря подстрелить. Он вспомни, что с вечера выслеживал кабаргу, – они сейчас жир нагоняют… годная добыча.

Какое-то неясный шелест на противоположном склоне привлек его внимание. Медленно и осторожно Буранак повернулся на живот, раздвинул мокрые от росы ветви и стал до рези в глазах всматриваться в заросли. В рукав потекла роса с листьев, но охотник только поморщился недовольно. Шагах в трёхстах, едва заметно качнулись ветви. Ветра нет, а значит, там скрывался какой-то таёжный зверь.

– Духи Абру и Этпу, помогите, я клянусь, что печень добытого зверя вам отдам, – прошептал едва слышно Буранак. Он подтянул берданку, медленно и бесшумно сдвинул рукоять затвора, аккуратно уложил латунное тельце патрона в патронник и привёл затвор в рабочее положение. Как ни старался, однако, лёгкого щелчка от касания рукоятки о плечо берданки избежать не удалось. В тишине утреннего леса звук слышен превосходно. Кусты на склоне сразу ожили, из листвы на мгновение показалась бурая большеглазая мордочка с длинными клыками. Показалась и тут же исчезла в листве.

Буранак вскинул берданку к плечу и, уже не целясь, наудачу пальнул по ещё шевелящимся кустам. С листьев и веток за шиворот ему тут же потекла холодная роса.

– Салдыккы [42] салдыккы (алт.) – блядь , - в сердцах выругался батыр, – табарка [43] табарка (алт.) – алтайское название кабарги добыть – было бы хорошо. Мускусная струя высоко ценилась у китайских торговцев. Русские перекупщики за один лян [44] лян (кит.) – мера веса 37,8 г струи могут новое ружьё дать… или коробку патронов… Но что теперь жалеть, видать не судьба. Он перекинул затвор, не глядя дослал патрон, всматриваясь в чащу соседнего склона.

Внезапно сильный удар по затылку лишил его сознания.

…

– Ты не слишком сильно саданул? – сквозь пелену отступающего забытья услышал Буранак русскую речь.

– А чего он мою кабаргу хотел завалить? – отвечал ему другой звонкий, почти мальчишеский. – Я ж её от самой Сарыкокши вёл, а он тут такой красивый весь. Мало того, что спугнул, так и не попал. Я ему сейчас ещё добавлю.

– Так откуда ему знать, что это твой зверь? Он себе лежал, увидел кабаргу и пальнул. А что не попал, так и ты, хоть и знатный стрелок, не каждый выстрел в цель кладёшь.

– Уюрээ [45] уюрээ (алт.) – друзья , - Буранак, наконец, решил подать голос, но язык слушался его с трудом. Он приоткрыл глаза, осматриваясь. – Моя не видеть, табарка там аль медведь. Ветки шух-шух, моя стрелять… Не попасть, да…

– Ну, ты, паря, даёшь! – Старый, заросший сивой бородой мужик, с рябым от оспы лицом, недовольно уставился на Буранака. – А если бы там человек в кустах был?

– Откуда в урочище Сайдыс человек окажется?