Борис Рогов - Анархист

– Миха, ты де? – Лёгкое недоумение в голосе мальчишки сменялось страхом. – Вылазь, кончай шутковать. Нам ить ишшо для обчества надо грибов набрать. Малина – хорошо, но ей сыт не будешь.

Колька полез в гору, туда, где он в последний раз видел спину приятеля. Под ногами заметил какой-то провал, по краям которого свисала прелая прошлогодняя листва, ломаные ветки, сучья и прочий лесной мусор. Из-под листвы доносился еле слышный стон.

– Мишк, ты там? – что есть мочи закричал Колян, наклонившись к краю отверстия. – Эй, что там с тобой?

Колька, уперев руки в края провала, наклонился в самую глубину. Дневной свет позволял увидеть только серый слой лесного дёрна, лежащий на белой глине, которая уходила в глубину этого странного лаза.

Внезапно край лаза просел. Колька от испуга дёрнулся. Резким движением он сдвинул верхний слой старой листвы. Тут же пласт ухнул вниз вместе с орущим от испуга пацаном. Попытка ухватиться за стебли лесной травы не помогла, они легко выскальзывали из супеси, оставаясь в руках, как клочья шерсти у линяющей псины.

Полёт быстро завершился. Колька с размаху шлёпнулся прямо на спину лежащего внизу товарища. Тот вскрикнул от боли и наконец-то пришёл в сознание. Ему повезло меньше. Мальчик при падении с трёх метров здорово приложился головой о камень, потерял сознание и только чудом избежал сотрясения мозга.

Мишка со злостью пихнул кулаком в бок, свалившегося на него Кольку, – Колян, нельзя на человека падать! – он со стоном повернулся на спину и попытался встать.

– Да, я же нечаянно, я же не хотел… вот, услышал, как ты тут стонешь, и свалился. – Колька тёр ушибленную коленку.

Мальчишки посмотрели друг на друга и рассмеялись, поняв, что повторяют друг дружку. Тут же оба подняли головы к светлому пятну вверху. Постепенно глаза у них привыкли к темноте и стали различать стенки провала. Сужавшиеся вверху стены расходились в стороны и образовывали полость в сажень шириной у вершины и в две сажени у деревянного настила, на который они свалились.

Приглядевшись, Мишка увидел у стены порубень [39] порубень – бревно с засечками в виде ступеней, использовалось в качестве лестницы. ведущий вверх. На нём имелись даже стёсанные уступы вроде небольших ступенек. На противоположной стороне помоста чернело квадратное отверстие лаза, ведущего вниз. Разглядеть там что-либо без огня невозможно.

– Миха, – подал голос Колька, – помнишь, дед мой сказывал про чудские копи? Наверное, это они и есть. Как ты считаешь? Может там внизу кучи злата-серебра свалено. Может, спустимся?

– Дурак, чё ли? – благоразумный приятель вернул друга к суровой действительности. – Нам бы отсюда наверх как-то выбраться. Смотри, порубень до самого верха на пару целый аршин не доходит.

Действительно, толстый ствол лиственницы упирался комлем в помост, а вершиной в стену ствола. Лиственница – дерево прочное, гниению не подверженное, поэтому сохранилось отлично.

– Тогда давай я первый полезу, я тебя и сильнее, и выше.

– Ты что ль сильнее? – Мишка возмутился. – Да я и без твоей помощи вылезу. Вот смотри! – Он обхватил шершавый ствол лиственницы, и, упираясь ногами в ступени, уверенно начал подниматься.

Полость, в которую мальцы провалились, – одна из промежуточных площадок старого ствола демидовских серебряных копей, давным-давно заброшенных и забытых. Копи имели, где четыре, а где и пять уровней, позволявших рудокопам без помощи механизмов спускаться на глубину что-то около двадцати метров. На последнем уровне в четыре стороны отходили горизонтальные штольни.

С первой попытки выбраться не получилось, со второй тоже. Когда Колька в третий раз свалился с верхней ступеньки, Мишка с сочувствием в голосе предложил сделать перерыв и подумать.

– Мож, если подумать, то придумается какой-нить другой способ? – Он тоже уже дважды успел навернуться, добравшись почти до самого края. В последней попытке ему оставалось только подтянуться на свисавших космах прошлогодней травы, но корни не выдержали и вместе с землёй оборвались ему на голову. Сейчас он сидел и пытался вытряхнуть мусор из ушей и волос.

– Да, чё тут думать? – Колька наоборот вошёл в раж, разозлился на ситуацию, на то, что у них не получается. – Прыгать надо! Вот сейчас посижу чутка, и сызнова начну. А ты сиди и думай, если такой вумный. – Он сел, привалившись спиной к каменной стенке шахты.

– Тихо! – вдруг прошептал Мишка, закрывая грязной, пахнущей сырой землёй ладошкой рот товарища. – Т-с-с-с…

С поверхности доносились неразборчивые мужские голоса. Негромко разговаривали трое мужиков. Голос одного из них показался Мишке странно знакомым. Он прислушался, и вдруг с диким радостным криком, вскочил на ноги.

– Тятька! Мы ту-ута! Под землё-ой сидим! – орал он, что было сил.

– Дя-адь Ко-оля, – присоединился к нему Колян. – Мы-ы-ы ту-у-у-та, вытащите нас отсе-е-лева!

Их усилия не пропали даром.

Удивлению Николая Бастрыкина, который вместе с Алексеем Заковряшиным осматривал окрестности Змеиногорска, не было предела. Мужики быстро спрыгнули вниз и в минуту подняли мальцов на поверхность. Они забрали их в лагерь, что расположился на пару вёрст южнее Третьяковского тракта, на склонах невысоких Пригонных сопок.

Заковряшин этим же вечером решил посмотреть, что происходит в городе собственными глазами. Тем более что у него в Змеиногорске шурин держал когда-то скобяную лавку. У шурина Алексей был всего один раз лет десять назад, когда они с молодой женой ездили знакомиться с новой роднёй. Выпили они тогда с Федькой крепко, поэтому Заковряшин немного сомневался в верности собственных воспоминаний. Чтобы не светить лицом, в городок он явился, когда солнце уже закатилось за пологие лысые холмы. Город встретил его ночной тишиной. Только уныло брехали по дворам цепные псы.

Бревенчатый пятистенок, огородом, выходящий на речку Змеевку оказался на месте. В окошке тускло мерцал свет керосинки. Похоже, что хозяева ещё не ложились. Алексей перемахнул через заплот и крадучись подобрался к окошку. Костяшками пальцев негромко постучал по закрытой ставне.

– Хозяева дома? – позвал не громко.

– Кто таков будешь? – неласково отозвался бабий голос из сумрака избы.

– Да, родственник я ваш. Сестры хозяина твово муж, зять ваш значится. Пустите в избу то, что ж мы как неродные через стенку перешёптываемся.

– Так откель мне знать, кто ты есть на самом деле. – Баба продолжала строжиться. – Много лихого люда ноне по дорогам шляется.

– Да, Настёна, ты меня помнить должна. Мы, когда с Федькой твоим набрались, дык, я спьяну твою любиму китайску вазу кокнул. Помнишь? Ну, там ещё ручки таки чудные – навродь драконов…