Борис Рогов - Анархист

Григорий, обнявшись на прощанье с друзьями, отправился в темноту февральской ночи, надеясь найти в Усть-Катуньской деревушке место для ночлега.

…

(Посёлок Майма. Григорий Рогов)

Через три дня на закате усталый и голодный Гришан подходил к старинному русскому селу – Майме. Всё-таки пешком ходить по снегу тяжелее, чем по травке летом. Последнюю ночь он провёл в деревушке крещёных алтайцев Суртайке. Хозяйка избы, где он заночевал, подтвердила, что он движется точно по следу Новосёлова.

– Мужиков триста, может поболе, все верховые, да с санями тяжёлыми. Одеты справно, с ружьями да с шашками. – Рассказывала круглолицая с обветренными скулами и широкими чёрными бровями женщина. – У нас не останавливались, слава богу, наверное, прямиком до Маймы пошли.

Григорий уже приноровился к большим переходам, да и с погодой ему везло. Дни выдались хоть и морозные, но солнечные. В воздухе уже явственно ощущался запах близкой весны.

В Майме он встал на ночь в старой избушке, где хозяйствовала пожилая, как ему показалось, вдовая солдатка. Сказала, что звать её Лукерьей, что мужа забрали ещё в 1914, и с тех пор от него ни одной весточки не было. Деток, числом четверо душ, забрал сыпняк в прошлую ещё зиму. Осталась Лукерья одна одинёшенька.

Григорий в ответ тоже посетовал на тяжёлое военное лихолетье, на то, что сам потерял и жену и пятерых детей, а под разговор, попросил вытопить баню. Сил уже не было терпеть дорожную грязь.

– Топи, служивый, не беспокойся, дрова ещё у меня в хозяйстве имеются.

…

Григорий сидел на полатях, облокотившись о колени. Со лба, по носу, по усам, по опущенным вниз пальцам стекали крупные капли грязного пота. Запах прелого мокрого дерева, берёзовых веников и сухих трав дурманил голову. Григорий протянул руку, зачерпнул ковшиком воды и плеснул на камни. Тусклый свет керосиновой лампы померк в облаке пара. Когда пар немного разредился, сквозь марево он увидел светлое пятно женского тела. Лукерья бесшумно вошла в парилку и сейчас стояла перед мужиком абсолютно нагая. Такой худой бабы Григорию видеть ещё не приходилось. Она была так худа, что можно было легко пересчитать все ребра на груди. Тем более, что помешать этому не могли и поникшие титьки. Левой рукой она прикрывала лоно, а в правой держала распаренный веник.

– Что смотришь, будто бабы никогда не видал? – Усмехнулась она. – Да! Вот така я блядь! Стосковалась я по мужниной ласке, и не тебе меня судить. Давай, я лучше тебя веничком попарю. Ложись, Гриша, на живот…

…

Разбудил Григория грохот далёкого взрыва, настолько сильного, что с потолка посыпалась побелка. Он опрометью вскочил и как ошпаренный заскакал на одной ноге по горнице, никак не попадая ногой в штанину исподних. За окном чернела зимняя ночь. Который час определить совершенно не возможно. Лукерья сначала ойкнула испуганно, потом подтянуло одеяло до шеи, уставившись на «пляску», но быстро пришла в себя. А немного погодя уже не могла сдержать смеха.

– Что смеёшься, дурная баба? – Рассердился Григорий. – Помогла бы лучше. Уходить мне надо, неровён час, красные нагрянуть. И мне тогда не поздоровится, и тебе.

– Так ты ещё и трусоват? – Ещё больше развеселилась Лукерья. – А говорил Егорьевский кавалер… Спокойно, Гриша! Никто тебя здесь не знает. Сейчас чаю заварим, – она не опуская одеяла выглянула в окно, – поснедаем чем бог послал, и пойдёшь себе дальше. А рвануло то в Улале, это вёрст десять с гаком.

Григорий в ответ только зло сплюнул, но остановился. Уже спокойно натянул подштанники, галифе, гимнастёрку, подпоясался солдатским ремнём. Потом накрутил на ноги высохшие за ночь портянки, натянул сапоги, потопал ими по полу, прилаживая ноги, и вышёл на двор.

Через час попрощавшись с гостеприимной вдовушкой и оставив ей последнюю четвертушку каравая, Григорий зашагал в сторону волостного центра, надеясь узнать у брата все последние новости.

Не встретив на улице ни единой живой души, Григорий постучался в ворота Ивана Рогова. А ещё немного погодя братья уже сидели в горнице всё за тем же самым деревянным столом. На столе возвышается, сверкая латунью, новый самовар. Рядом плошки с вареньем из смородины, малины и черники. В отдельной миске белеет каймак. Полинка уже успела испечь утренний каравай. По всей избе витает сладкий аромат хлеба, мёда и смородинового листа. Петька занят вознёй с кошкой и котятами. Все при деле. Хорошо живёт младший Рогов.

– Новосёлов с Вязилкиным, почти неделю были в Улале – Иван с шумом прихлёбывает чай. – Мутили тут народ с каким-то опросом. Но не срослось у них. Нету в Улале типографии.

– Это ничего, листы лишь бы сохранили, а типографию я им найду, – Григорий не разделяет настроя брата. – Говоришь, что вчера только снялись? И куда отправились, не слыхал?

– Рассказывали в подпитии, что имеют они цель все крупные волостные центры обойти и везде такие опросы провести. Поэтому сейчас движутся к Шебалино. Должны бы сегодня к вечеру в Усть-Семе быть. Если ты сейчас рванёшь, то завтра там и застанешь, им же в Усть-Семе день то надо будет остановиться, чтобы хоть лошадкам отдых дать. Лошадки они ж не люди, без отдыху работать не могут…

– Тут утром что-то рвануло… – Вспомнил Григорий. – Не слышал, что это за шутиха? Может, красные уже в Улале? Я, правда, пока к тебе шёл, никого не встретил.

– Ванька Новосёлов, когда у меня гостил, что-то такое говорил, – немного помолчав отвечал Иван. – Сур-прыс, вот! Сурпрыс, говорил, оставит для краснюков. Вот, думаю, что этот сурпрыс, наверное, и сработал. Теперь остаётся ждать мести чекистов.

– Эх, мне бы коника… – вздохнул Григорий. – Но не на что купить, и не на что сменять. А за Новосёловым целый полк отряжён и вчера вышел из Бийска. Нельзя ему больше задерживаться. Три тысячи сабель против его пяти сотен, это как медведь против собаки. Не сдюжит Ванька и хорошую идею загубит. Чёрт! Мне бы лошадку.

– Григорий, чёрт с тобой! – решается Иван. – Бери моего Воронка. Дело, наверное, действительно важное, но только, ради бога, береги. Не загоняй, корми, чисти… Если прямо сейчас решишь ехать, то средней рысью до Карлушки, там первый привал сделай. Потом можешь с рыси на галоп перейти, только недолго. До Манжерка. В Манжерке покормишь. Овса я тебе тоже дам. Дальше сам посмотришь, как конь идти будет. Часов за шесть до Усть-Семы дойдёшь. Лишь бы волки не напали. От них не отобьёшься. Эти твари в нынешнюю зиму к человечине привыкли. Ни огня, ни палок не боятся. Гонят хоть пешего, хоть конного. Если днём не так страшно, вот ночью, стаей окружат, и кранты…

– Ванька! Ты настоящий брат! – перебил поток поучений Григорий. – Клянусь, сделаю всё, что смогу, чтобы Воронка твоего соблюсти. Чем хошь клянусь!