Алексей Борисов - Возвращение алтаря Святовита

На красноармейцев, привезённых из Шаталово, надежды не было никакой. Пианист, киномеханик, телефонист и восемнадцатилетний водитель полуторки. Все бывшие вольнонаёмные служащие Дома Армии. Вместе работали до войны, прямо из военкомата вместе попали на передовую, в плену, понятное дело, так же оказались вчетвером. Савелий Силантьевич, когда увидел, как бойцы впрягаются в «эмку», поначалу даже прослезился. Вспомнил, как сам, в Гражданскую, когда осколками побило лошадей, пёр трёхдюймовку пять вёрст. Правда, тогдашние его товарищи были не чета этим. От Черепово до Тростянки оставалось ещё катить да катить, но беседа завязалась не скоро. Четверо красноармейцев несколько раз начинали её, и всякий раз она словно сама собой обрывалась. Судя по всему, Силантьевич не имел желания её поддерживать, потому что возникала она через силу, без душевного порыва и сводилась к еде. Протянув шагов триста, бывшие военнопленные выдохлись, машина встала как вкопанная, и сдвинуть с места почти восьмидесятипудовый агрегат не помог даже универсальный клич: «Эх, ухнем!» Пробитые передние покрышки, набитые тряпками, превратились в раздавленную жабу, с выпирающими по бокам шишками.

– Эй, шофёр, – крикнул раздражённый такой неэффективностью, севшему на дорогу красноармейцу Савелий, – может, ты её раскочегарить попробуешь? Ведь в нутрях не посмотрел даже, шельмец.

– Что там смотреть, Савелий Силантьевич? Бензина всё равно нема, аккумулятор немцы сняли, а кривого стартера тута нет. Ща отдохнём трохи и потянем. Поесть бы…

– Пока до Тростянки не дотянете, жрать не дам. А вздумаете сачкануть, так быстро назад отправлю. Знаете сколько желающих на ваше место? То-то.

– Упырь, – сквозь зубы сказал пианист и стал подниматься с земли.

«А я последнее время не обижаюсь на упыря, – подумал Савелий, услышав "лестный" о себе отзыв, – иначе нельзя: здесь слабину дашь; там, на авось понадеешься – вот и дошёл германец до Днепра». Тем не менее за четверть версты до хутора у Тростянки Силантьевич пристроился позади «эмки» и помог закатить машину на горку, прямо под стену сарая. Здесь бойцам да упасть, но строгий окрик погнал их к речке. На берегу одноимённой с деревней речушки стояла баня. Чёрная как уголь, с мхом на крыше, и уже больше похожая на землянку, так как треть её сидела глубоко в грунте. Даже старожилы тех мест не помнили, когда она появилась. Топилась баня по-чёрному, с дымом в парилку. Здесь и лён просушить можно было, да и окорок закоптить. Именно в таких банях избавлялись от любых паразитов, и когда старик Афанасий, хозяин хутора, указал пальцем на корыто, лежавшее у входа, красноармейцы его не поняли.

– Гимнастёрки кидайте, солдатики. Завшивели, смотрю, но ничё, вам они боле не нужны. На доски лягайте смело, осиновые они. Шайки и бадейки в предбаннике. Куды в портах? Дурень! В баню идёшь. Ну, Савелий Силантьевич, где ты таких отыскал? Городские, шоль? Ща я вам.

– Не солдаты они вовсе, не горячись дед, – заступился за ребят Савелий. – Вот ты солдатом был. Всю Японскую прошёл. Я так да сяк. А эти, Красной Армии бойцы, трёхлинейку только вчера увидели. Выйдут с пара, поспрашивай, как их германец в плен взял. Винтовку без обоймы зарядить не умеют. Срам, да и только.

Из бани донёсся звук падающей шайки, грохот поскользнувшегося (со скрипом босой ноги по мокрой доске) тела, и вопль пианиста:

– Зажгите свет!

Афанасий с Савелием присели на завалинку, подложив под одно место дубовые веники. Сентябрь коварен, на сырой земельке особо не насидишься. Минут пять помолчали. Насладившись красотами природы, Силантьевич, как младший по возрасту, всё ждал, когда заговорит дед. Тот держал паузу и, поняв, что предел уважения к годам тоже имеет границы, поинтересовался, как поживает Серафима, его младшая дочка. С началом оккупации Савелий Силантьевич категорически запретил женщинам деревни покидать Прилепово, во избежание неприятностей. Особенно это касалось молодых. Для Серафимы, хоть и было до родительского дома рукой подать (её отец Афанасий отселился в двадцатых годах, когда в соседней Белоруссии началась так называемая «Прищеповщина», иными словами хуторизация, затронувшая и часть Смоленской области), нарушить слово мужа сродни, как в церкви не перекреститься. Вот и беспокоился Афанасий.

– На печи бока отлёживает. Уж не знаю, как её оттуда согнать? Вожжами, али чем посерьёзнее? Устала, говорит.

– Вот оторва, – усмехнулся дед, – вся в мамку. Тут и оглобля не поможет. Керосин-то у тебя есть? Симка керосину боится, аж жуть. Был тут у нас фельдшер один, вети… веете… не вспомню никак. Его с конезавода в Мачулах ещё при Александре Александровиче за пьянство попёрли. Так он все болячки керосином лечил. Симка как заноет о чём либо, так я грозился к фельдшеру свести. Все недуги как рукой снимало.

– Керосина жалко. Я в Барсуках за бидон (подразумевается емкость на пять литров) возок торфа беру.

– Дров что ли мало? – удивился Афанасий.

– Так надо. Керосина в деревнях почти не осталось. Тот, кто хитрее был, запасы успел сделать. Только много ли их?

– А у тебя, знать, этого керосина хоть залейся? Или ты, зятёк, из этих, из хитрых?

– Эти, хитрые, сейчас на людском горе наживаться будут. Нельзя этого допустить. Под Барсуками торфа завались, а хлеба с гулькин нос. Два пацана за день возок нарежут, да за две недели высушат, а керосин на муку сменяют, и целая семья зиму переживёт.

Разговор про керосин прервали перекуром. Дед поинтересовался, как долго у него простоит машина, есть ли какие новости с войны, и удалось ли получить весточку от внука, бороздящего воды Чёрного моря. Савелий в ответ вытянул из внутреннего кармана пиджака портсигар, что-то подкрутил и раскрыл его, показывая фотокарточку бравого молодца в водолазном костюме.

– Ванька мой, в водолазном техникуме. Пишет, что в Балаклаве служит. Прислал с Николаевичем письмо и две карточки. Эту ты себе оставь, а мне той, что у Серафимы, хватит.

Афанасий вгляделся в карточку, поднеся её к самому носу, потом перевернул и на обратной стороне прочёл по слогам короткое пожелание с датой: «Дорогим родным! Привет из Севастополя. 06.09.1941».

– Это что ж получается, почта работает? – с сомнением спросил Афанасий. – Ты это, отпиши внучку: мол, дед с бабкой за него рады, переживают, как служба идёт, здоров ли? Погодь, – взволнованно, – не это пиши. Напиши, чтоб жив остался. Единственный он внук у меня.

– Написать не трудно, как отправить?

– Но Ванька как-то отправил.

– То специальная почта. Я так понимаю, аэропланом её к нам доставляют. Мне вот по ней газеты прислали, боевой киносборник – цельных четыре бобины. Только у нас как всегда, плёнка с фильмой есть, а через что его смотреть – нету.