Максим Дынин - За обиду сего времени

Затем пришли женщины и привели Лизу, поставив её рядом со мной. Её выбрили так же, как и меня, но узор на её теле был намного более деликатным и искусным – цветы, птицы, солнце… На шее у неё были надеты два ожерелья – одно из местных камней, и второе – из более крупных ракушек, чем у мивоков, и перьев птиц. На голове у неё была соломенная шляпа, украшенная перьями и белыми, красными и синими полевыми цветами. Церемонию проводила одна из тех женщин, кто до того занимался мной; потом оказалось, что она была супругой шамана. Она произнесла несколько фраз, а затем к нам – и к ней, и ко мне – подходили по одной другие женщины и обнимали сначала меня, потом её, причём делали это весьма осторожно, не так, как мивочки. А затем нам показали жестом, чтобы мы взялись за руки, и нас вовлекли в хоровод из всех взрослых жителей Нилектсономы.

На ужин же были различные птички и мясо какого-то крупного животного со странноватым вкусом. Когда я спросил Катахаса, что это за животное, он показал на моё ожерелье, и я понял, что это медвежатина. Но она мне, в общем, понравилась. Пили мы воду – алкоголя у асочими, в отличие от мивоков, не было вообще.

Заночевали мы в приготовленном для нас доме, и София рассказала нам, что построили его специально для нас. Ночью было прохладно, но, как всегда у асочими, выложенный циновками пол был примерно на полметра ниже уровня земли, и, кроме того, там лежала медвежья шкура, которой мы и укрылись. В ту ночь, Лиза призналась мне, что ей было неловко стоять перед всеми в костюме Евы, зато то, как разукрасили меня, ей очень понравилось, и заснули мы, должен признаться, лишь под утро.

А ещё через две недели нас пригласили к себе олхоны из селения Чутчуй, находившегося чуть южнее Ливанеловы. Как мне рассказала Сара, ранее мивоки и охлоны враждовали, но, когда и те, и другие приняли русское подданство, отношения между ними наладились. К нам заранее прибыли две женщины-охлонки – жена вождя и жена шамана; звали их Хисмен и Тар, а дочь Хисмен, Аулина, в крещении Алина, которая была сотрудницей отдела, переводила.

Дамы весь день учили нас ритуальным танцам. На следующее утро мы проснулись с рассветом и, оставив Колю на Анфису, отправились в Чутчуй. Здесь наши тела сначала тщательно выбрили, как у асочими, а затем нас отвели в баню. Она была не такой, как у мивоков и асочими – плетёный шалаш, покрытый корой секвойи, над ямой, в которой в огромном котле лениво пузырилась вода. Нас выпарили, отхлестали вениками, и тщательно вымыли, а затем нанесли на тело белые, чёрные и красные полоски, да так искусно, что Лиза выглядела вполне одетой, а меня выдавало лишь причинное место. Затем на Лизу надели юбку – похожую на мивокскую, но длиннее – и ожерелье из дисков, вырезанных из ракушек, с привязанными к нему крупными раковинами абалоне. Мне же лишь перевязали голову белой лентой.

Сама церемония также была абсолютно другой. Началась она с танца, в котором участвовали лишь мы, а олхоны смотрели; впрочем, олхонские девушки, как и мивочки, смотрели практически только на меня, и точно так же перешёптывались и хихикали. Затем последовал пир, состоявший в основном из желудёвого супа и весьма вкусной рыбы, и лишь после этого ко мне по очереди начали подходить мужчины, а затем женщины и ко мне, и к Лизе. Потом Алина отвела нас в подготовленный для нас шалаш, где мы вновь заночевали.

Так что теперь мы с Лизой – трижды краснокожие. Интересно, что никто, кроме нас, не удостоился подобной чести, даже Володя с Леной. Кроме того, у нас появилось четыре дома – по одному в каждой из наших "приёмных" деревень, и время от времени мы оставляем детей постарше на Юру с Анфисой, берём с собой лишь грудничков, и отправляемся в одну из наших хижин, где и проводим ночь.

Вообще-то вряд ли Лиза так спокойно отреагировала на подобные обряды, если бы в Русской Америке за моё отсутствие не изменилось отношение к этикету. Мне вспоминался наш первый поход на пляж в бухте святого Марка в девяносто девятом году, когда наши девушки облачились в совместные купальники и были шокированы индианками, загоравшими в чём мать родила. Но, как оказалось, барышни с "Москвы" ничего плохого в этом не видели, да и, если честно, купальников в загашниках "Святой Елены" было откровенно мало, а материала, из которого их можно было бы шить, банально не было, и приоритетом их разработка не являлась. Повлияло и соседство – и тесные контакты – с племенами, в которых мужчины, а частично и женщины, ходили нагишом. К моему возвращению, верхнюю часть купальника никто на пляже не носил, да и плавки представители обоих полов надевали редко. А после прибытия множества новых сограждан с Руси, привыкших к наготе в бане и при купании, о купальных костюмах забыли напрочь, и вид обнажённого тела никого особо не возбуждал и тем более не возмущал.

В результате бани тоже были смешанными, примерно как в Германии конца двадцатого века. Горячее же водоснабжение пока что напрочь отсутствовало, а холодную воду завозили специальные службы, заливавшие воду в специальные резервуары на крышах домов. Зато канализацию заложили сразу, с выходом и из санузла, и из кухни. Отапливались дома большими печками на дровах, которые привозились из окрестных лесов; на них же и готовили, и согревали воду для стирки и мытья посуды, а также для купания младенцев тоже. Дети же постарше и взрослые, как правило, ходили в общественные бани, как правило, находившиеся не более чем в двух-трёх сотнях метров от большинства домов. Кроме них, был центральный банный комплекс, но до него нам было довольно-таки далеко, и мы в него ходили очень редко.

Большую часть каждой местной бани занимала душевая, и в ближайшую из них, находившуюся в полусотне метров от нашего дома, я и направился – большинство наших жителей мылось по вечерам, а я, как правило, утром, как это обычно делалось в Америке моего детства и юности. Было нежарко, и я взял с собой всю одежду для последующего заседания, чтобы переодеться в предбаннике, как это делали практически все. После этого я собирался зайти за Сарой, отвести её дочь Машу к нам, а затем вместе с Сарой отправиться в здание министерства на Соборной площади.

Но Сару с Машей я, к своему удивлению, встретил в бане. Маша была чудесной девочкой – доброй, милой, умной, и необыкновенно красивой, со смугловатой кожей, огромными голубыми глазами, густыми тёмными волосами, и личиком, на котором аккуратный, чуть курносый носик соседствовал с типично мивокскими высокими скулами. Они с моим Колей были лучшими друзьями, и вечно то она прибегала к нам, то Коля к ней. Однажды, когда Сара была у нас, я высказал надежду, что они когда-нибудь поженятся. Меня поразило, что и Сара, и Лиза – Машина, кстати, крёстная – в один голос закричали: