Лада Кутузова - Темногорье

Вообще что-то изменилось. И в ней, и в попутчиках. Идти стало легче, настроение улучшилось. А всего лишь встретились с волшебницей и увидели чудо. Даже Приш повеселел, хотя остался без даров. А Мёнгере чувствует какое-то волнение в себе, трепет. И хочется влюбиться — впервые в жизни.

Вокруг очень красиво. Мёнгере казалось, что осень в этих краях темная и холодная, а она разная. Буйство красок. И как приятно идти по опавшей листве. От шороха листьев мурашки по коже. Вот бы схватить их и подкинуть в воздух, чтобы они осыпали Мёнгере. Она постарается запомнить этот день, чтобы вспоминать его в ненастные.

Дорога пошла под уклон, и окрестности стали видны как на ладони. По обе стороны — поля со скошенной травой. Приш рассказывал, что ею кормят коров зимой. Вот и сейчас стоят стога. Мёнгере захотелось подойти поближе и рассмотреть. Она так и сделала: побежала прямо на поле. Приш и Глеб с трудом ее догнали.

— Ну ты даешь! — удивился Приш. — Что это с тобой сегодня?

А Глеб посмотрел так, словно впервые увидел. И почему-то от его взгляда внутри Мёнгере полыхнуло.

— Да вот, сено, — смутилась она. — Решила потрогать.

Хухэ стоял рядом, принюхиваясь: наверное, в стоге водились мыши. Да и от сена пахло так… Мёнгере вдохнула полной грудью.

— Мы тюфяки соломой набиваем и в клетях стелем. Там хорошо летом спать — не душно, — сказал Приш. — Только сено колется.

Мёнгере лишь улыбнулась: если получится, она узнает, что такое клети. И полежит на душистых тюфяках.

И тут Глеб заметил крыши домов — деревня расположилась в низине вдоль реки. Провизия у путников была, поэтому заходить в поселение не хотелось. Но мост через реку находился именно там, а им надо на противоположный берег. Вброд в незнакомом месте не пойдешь, опасно. Так что деваться некуда. Можно, конечно, темноты дождаться, а потом незаметно прокрасться, но как-то глупо.

Мёнгере вертела головой: место красивое. Речка лениво несет свои воды. Лишь изредка пойдут круги — рыба плещется. Берег порос высокой серой травой. Над водой свисают деревья: полощут ветви. Солнце садится, обагряя небо и окрашивая облака в аметистовый цвет. Жаль, что Мёнгере не поэт.

Серые дома цепочкой выстроились вдоль реки. Рядом с каждым в воду спускались мостки. Мёнгере заметила на одном женщину: та стирала белье. Рядом бегали малыши, на которых мать время от времени прикрикивала. Народа на улице было немного — уже вечерело. Мёнгере со спутниками свернули к мосту и неожиданно возле одного из домов увидели гроб.

Вокруг него собрались люди. Они оживленно переговаривались.

— Надо же! Повезло им: недолго мучились со стариком, — произнесла дородная женщина. — Всего пяток лет бедокурил.

— Ну да! Не то что мы — уже второй десяток спокойно уснуть не можем, вечно на нервах, — подхватила вторая. — Всю душу бабка вымотала. А самой хоть бы хны! С утра как новенькая.

Жители заметили путников.

— А это кого принесло? — недружелюбно поинтересовался мужчина.

Даже внешне он выглядел угрюмым человеком.

Глеб объяснил, что им надо перейти через мост.

— Куда же вы на ночь глядя? — удивился мужчина. — На той стороне деревня в трех часах ходу. Не дойдете, скоро стемнеет. А на улице ночевать негоже, если крыша имеется.

Глеб замялся, подбирая слова, но мужчина сам добавил:

— О нашей деревне, конечно, нехорошие слухи ходят, но гостей мы в обиду не даем. Можете у меня остановиться.

Мужчина зашагал вверх по улице, путники последовали за ним.

Мёнгере терялась в догадках: о чем он говорил? Непонятно. Мужчина привел их в дом. На кухне уже ждали.

— Меня Захария кличут, — назвался хозяин дома. — Это жена моя, мать, сыновья, — мужчина махнул рукой в сторону троих парней. — Располагайтесь.

Ужин прошел в молчании, похоже, здесь не принято было говорить за столом. Лишь после жена хозяина спросила:

— Что с соседом?

— Преставился, — ответил Захария. — Теперь будут деньги собирать, чтобы похоронить.

— Как это? — не выдержал Глеб.

— Голытьба они, — пояснил Захария, — последние деньги истратили, когда старик заболел. Так что ждут, когда соседи на похороны скинутся.

Выходило, что гроб с покойником будет до этой поры стоять прямо на улице. Мёнгере поежилась от одной мысли. Но Захария мрачно добавил:

— Покойников нечего бояться — они смирно лежат. А вот живых остерегаться надо.

И посмотрел на свою мать. Тут же подскочила жена:

— Мама, вам уже пора. Вечереет.

Пожилая женщина кивнула и вышла из кухни. Жена Захарии пошла провожать. Вскоре послышался металлический лязг.

— Заперла, — жена хозяина дома повесила связку ключей над порогом.

— И правильно. Нужно будет дверь укрепить. А то мало ли…

Захария недоговорил. Он с тоской уставился в окно, словно увидел там что-то занимательное.

— Ну, пора и нам спать ложиться, — сообщил он, — нечего свет зря переводить. Дай бог, и эта ночь спокойно пройдет.

Семья Захарии спала в большой комнате, разделенной тонкой перегородкой на две части. В маленькой стояла кровать хозяев, в большой — сыновей. Гостям постелили на полу. Как и мечтала Мёнгере, лежала она на тюфяке, набитом соломой. Его принесли откуда-то сверху. И теперь тело чесалось, а ведь Приш предупреждал!

Она почти задремала, как раздался грохот. Будто уронили что-то тяжелое, даже дом содрогнулся. Захария вскочил и зажег лучину.

— Началось, — с какой-то обреченностью в голосе произнес он.

— Что началось? — не понял Глеб.

— Мать, — ответил Захария. — У нее началось.

Глеб не успел ничего больше спросить, как раздался треск — словно кто-то проломил стену. Хозяин с домочадцами вскочили и принялись двигать кровати к двери.

— Помогайте, — велел гостям Захария.

А потом постучались, тихо-тихо. Но у Мёнгере от испуга едва не подкосились ноги.

— Тук-тук, — сказали за дверью. — Кто-кто в доме живет? Кто-кто в невысоком живет?

Голос был едва различим, но Мёнгере слышала каждое слово отчетливо, хотя больше всего хотелось заткнуть уши и спрятаться под одеялом. А за дверью рассмеялись. Красивым переливчатым смехом. Но почему-то от него Мёнгере чуть не завизжала. Она стиснула руку Глеба.

— Она не сможет войти, — попытался успокоить Захария, но его голос дрожал.

Сыновья и жена отошли к окну и открыли ставни. Видно, готовились бежать, если чудище, в которое превратилась старуха, ворвется.

— Пустите меня к себе! — взревело за перегородкой, и дверь заходила ходуном.

Приш и Глеб бросились к хозяину, чтобы помочь удержать. А из коридора слышалось рычание, переходящее в вой. И скрежет огромных когтей по дереву.

Затем вновь наступила тишина и напряженное ожидание.

— Я мышка-норушка, я лягушка-квакушка… — бубнили за дверью.