Владислав Морозов - Охотник на шпионов [litres]

Когда саперы вышли из фургона, я встал из-за стола и начал надевать шинель. Потом достал из вещмешка маскхалат, развернул его и натянул поверх шинели. Товарищи младшие командиры молча смотрели на эти мои манипуляции. По крайней мере, я сначала подумал именно так. Однако уже спустя минуту я понял – вовсе не на меня они таращатся, а на пачки идеологически выдержанных папирос «Перекоп», которые увидели в моем мешке.

– Курите, товарищи, – тут же предложил я им, выложив на стол одну пачку папирос. Сразу же возникло радостное оживление, и, пока я подпоясывался, надевал на шею бинокль и завязывал мешок, младший комсостав быстро и энергично (и, как я успел понять – вполне себе по справедливости) делил папиросы. Несколько штук взяла даже военфельдшер Феофилова. Хотя, что тут удивительного – до драконовских запретов на курение и страшных картинок на сигаретных пачках было еще ой как долго.

– Значится так, товарищи, – сказал я, надев ушанку и поднимая со стола ППД. – На этом наш «военный совет» я считаю законченным. Если хотите, можете сочинить задним числом какую-нибудь официальную бумагу о том, что с такого-то числа и часа я принял командование вашим «сводным отрядом». Разумеется, я все подпишу. Или нет желающих?

После этих слов я внимательно посмотрел на них. Нет, вроде бы среди них не было фанатичных писарчуков-канцеляристов. Видимо, здесь правильно понимали насчет того, что любая писанина в условиях, когда чернила замерзают на хрен, а любая бумага идет исключительно на раскурку или в нужник, представляется исключительно вредной вещью. Похоже, они правильно рассудили, что сначала все-таки надо выбраться из этого дерьма живыми, а уж потом придумывать отмазки и оправдания.

– Нет, писать мы ничего не будем, товарищ майор, – сказал за всех Гремоздюкин. – Это пусть потом, когда все это кончится, штабные балансы сводят.

– Вот и ладушки, – не стал спорить я. – Да, кроме курева, у меня в мешке есть немного сухарей и сала. Понимаю, что на почти две сотни ртов это ничто, но если кто-то особо сильно нуждается, можем немного подкормить. Я имею в виду прежде всего раненых. Но это уж пусть товарищ военфельдшер определяет.

– Так точно, – кивнула Феофилова.

Я надел мешок на плечи. По идее, можно было и оставить его в фургоне, но кто же знает, что здесь будет, скажем, через час? Еще со времен Наполеона Бонапарта известно, что на войне ситуация меняется с каждой минутой. Так что нельзя исключать, что сало из моего НЗ какой-нибудь белофинн может тоненькими ломтиками на бутерброд порезать. При мне содержимое мешка будет явно целее.

– Остальным приказы будут такие, – выдал я еще несколько ценных, начальственных указаний. – Во-первых, нужно подготовить технику, на которой мы завтра поедем к соседям договариваться о взаимодействии. Прикиньте, на чем нам предстоит передвигаться и кто конкретно будет участвовать в этом, с позволения сказать, мероприятии. Это касается прежде всего товарища Воздвиженского.

Услышав свою фамилию, означенный младший командир согласно кивнул.

– Во-вторых, – продолжил я. – Как можно скорее оцените, как мы сможем прорываться и какими силами. Сами. В том случае, если командиры наших «соседей» откажутся идти вместе с нами на прорыв. И самый главный вопрос – сколько боевых и транспортных машин мы сможем реально использовать и сколько наших людей сейчас может реально держать оружие? А то у меня такое чувство, что стрелять и идти пешком смогут далеко не все, раз уж у нас был разговор о легкораненых, простуженных и обмороженных. Это понятно?

– Да, вполне, – отозвался Гремоздюкин.

– Хорошо, тогда выполняйте. А я, для начала, пойду с сержантом Смирновым. Хочу посмотреть, что у них там действительно за ремонтники такие, на которых вышестоящее командование отдельные приказы выписывает. Ну а потом я все-таки хочу попробовать сходить посмотреть на место, где саперы якобы видели этот странный танк.

Надвинув шапку на уши, я перекинул ремень тяжелого автомата через плечо, давая всем понять, что на сегодня приказов точно хватит. Товарищи младшие командиры поняли все правильно и полезли из фургона наружу. Крайними, следом за товарищем старшим военфельдшером, на мороз вылезли мы с недостоверным Смирновым.

Снаружи был довольно сумрачный зимний день (лес все-таки давал о себе знать) и все тот же, неизменно пугающий городского человека пейзаж – хвойные деревья со стоящими между ними автомашинами. Из труб над будками фургонов по-прежнему тянулся жидкий дымок. У костров кучковалось несколько красноармейцев.

– Бдыщ! – неожиданно раздалось где-то в отдалении (по-моему, в направлении расположения здешнего «боевого охранения»). Эхо от выстрела ударило по ушам и заметалось между елок. Практически без паузы, в том же направлении, в стиле старых фильмов о штурме Зимнего, беспорядочно забахали винтовочные выстрелы, а потом, с места в карьер, зашелся короткой очередью простуженный «максим». Блин, да что за хрень заваривается?! Однако, прежде чем я открыл рот, успев сделать несколько шагов по снегу в сторону от фургона, где проходил стихийный «Совет в Филях», в вышине, над заснеженными кронами деревьев, послышался множественный, противный, буравящий душу похуже царапанья железкой по стеклу свист. А вот это уже было куда серьезнее, чем какая-то там винтовочная и пулеметная пальба. Минометы, к гадалке не ходи!

Похоже, услышали и мгновенно просекли ситуацию и все остальные, чай не дураки, не в первый раз под обстрелом. Впрочем, следующие несколько секунд показались мне длинными, словно при замедленном просмотре. Мы все в напряженных позах стоим возле фургона и вертим головами по сторонам, тщетно силясь определить, откуда именно по нам прилетит. Я, несмотря на некоторый собственный опыт прибывания на Второй мировой войне, под артиллерийский или минометный огонь практически не попадал (опять-таки, когда сидишь за танковой броней, любые осколки столь страшными не кажутся) и поэтому несколько занервничал, вовсе не желая, чтобы мина влепила мне прямиком в зад, как выразился А. Твардовский в своей бессмертной поэме. За эти считаные мгновения я, чисто механически, успел заметить, что метрах в десяти от нас стоят, испуганно глядя в нашу сторону, оба давешних сапера, а от костра в нашу сторону как ни в чем не бывало неторопливо идет какой-то рослый боец в шинели и сдвинутой на затылок каске с котелком в руке.

Первая моя мысль была – финны что, точно вычислили расположение штабного фургона и решили разом накрыть весь здешний «актив»? Только интересно, как они в данном случае корректируют огонь (за деревьями же, по идее, ни хрена не видно?)? Да и раций для этой самой корректировки у них быть не может. Или они тут все давно и заранее пристреляли? Впрочем, раньше включился все-таки инстинкт самосохранения.