Иван Оченков - Государево дело [litres]

Как и ожидалось, пока они штурмовали крепость со стороны Дона, с другой стороны к ней подошли конные казаки под командованием атамана Родилова и принялись поджигать крытые камышом крыши и рубить выбегающих из них обитателей.

Лишь немногие из местных жителей попытались сопротивляться им. Большинство же в отчаянии бросились к воротам цитадели, не зная, что та уже захвачена, и принялись вопить, чтобы им открыли ворота. Некоторые в панике прыгали в ров, после чего карабкались по его глинистым откосам, срывались вниз, увлекая за собой ползущих за ними, и снова ползли, поминутно поминая Аллаха и моля его о милосердии.

В какой-то момент показалось, что их молитвы были услышаны, и перед беглецами опустился подъемный мост.

С радостными криками бросились они внутрь крепости, надеясь на спасение, но внезапно путь им преградила решетка. Попавшие в западню люди еще недоуменно взывали к страже, когда с другой стороны по ним хлестнул залп русских драгун. Посланные в упор тяжелые свинцовые пули пронзали тела, вырывая на выходе целые куски мяса, и тут же впивались в следующих за ними. Немногие уцелевшие бросились назад, но лишь для того, чтобы попасть под копыта мчавшихся на них казаков.

– Поднять решетку! – велел Панин, увидев гарцующих под стенами станичников.

Подчиненные тут же взялись за подъемный механизм, и через пару минут к штурмующим присоединились их конные товарищи.

К утру сопротивление продолжали только сам паша с приближенными и несколько десятков уцелевших в ночной резне янычар, запершиеся в Орта-хисаре. Засев в башнях, они отчаянно отбивались от наседавших казаков и драгун, держа под обстрелом ворота, таким образом не давая атакующим приблизиться к ним.

– Сдавайтесь, нехристи! – заорал осажденным Родилов во всю мощь легких.

– Сдадутся они, как же, – скептически хмыкнул Татаринов, утирая пот с лица, грязного от порохового дыма и брызг вражьей крови.

– Почему? – удивился Панин.

– Известно почему, – ухмыльнулся казак. – Паше все одно конец! Не мы убьем, так султан прикажет удавить. Так уж у османов заведено.

Судя по всему, Сенжван-паша придерживался того же мнения, что и Мишка, и на предложение о сдаче отвечать не стал.

– Ну, так, значит, так, – помрачнел атаман и велел снять со стены пушку и подтащить к воротам.

Казаки немедленно бросились выполнять приказ и через несколько минут приволокли небольшой фальконет [65] Фальконет – небольшое артиллерийское орудие 1—3-фунтового калибра. , стреляющий свинцовыми ядрами.

– Ну чего, басурмане, не передумали? – звонко прокричал осажденным Татаринов, взявший на себя обязанности бомбардира.

– Урус шайтан! – был ему ответ. – Подходи, секир башка делать будем!

– Ну как хотите, – улыбнулся Мишка и вжал фитиль в затравку.

Пушка ухнула, и посланный ею снаряд гулко шмякнул по одной из створок, выломав из нее изрядный кусок. Следующий выстрел увеличил пролом, ясно показав обороняющимся, что разыгравшаяся вокруг трагедия близится к финалу. В последнем отчаянном усилии османы бросились заваливать проем ворот всяким хламом, но, к счастью, не успели закончить эту работу. Уже третье ядро выбило одну из створок, после чего казаки и драгуны пошли на приступ.

Ожесточенная схватка была скоротечна. Никто из сражавшихся друг против друга не знал ни жалости, ни сострадания, и скоро все было кончено. И только когда пали последние защитники крепости, казаки взялись за грабеж. Поделившись на ватаги, они разошлись по захваченному городу и принялись деловито обчищать дома и их уцелевших обитателей. Все добытое донцы стаскивали к дому турецкого паши, чтобы потом раздуванить по своему обычаю. Надо сказать, что драгуны тоже от них не слишком отставали.

Торжествующий Епифан Родилов вместе со своими приближенными осматривал дом турецкого губернатора, когда туда вошел Панин.

– Выпьешь с нами, полковник? – протянул ему баклагу атаман.

– Отчего же не выпить с добрыми людьми, особенно если в горле пересохло, – усмехнулся Федор и, приложившись к фляге, сделал несколько глотков довольно крепкого вина.

– Вот это по-нашему, – захохотал Епифан. – Ей-богу, хороший бы из тебя казак получился, боярин!

– Я не боярин, а простой стольник и полковник.

– Ну так станешь! Нешто царь за эдакое дело тебе шапку боярскую не пожалует?

– Господь с тобой, атаман, нас ведь тут и вовсе не было. У государя Ивана Федоровича с османским султаном мир.

– Ишь ты… Может, тогда твоим людям и доля в добыче не нужна?

– Что моим драгунам в руки попало – считай, пропало! – усмехнулся Панин.

– Это правильно. Что в бою взято, то свято. А сам-то возьмешь чего али побрезгуешь?..

Тут их разговор прервал истошный женский крик. Видимо, подручные атамана добрались до гарема погибшего паши и нарвались на сопротивление. Вскоре из женской половины выбежала растрепанная женщина, лицо которой еще хранило черты былой красоты, и остановилась как вкопанная, со страхом и ненавистью глядя на казаков. Затем она увидела все еще лежащее на полу тело убитого супруга и, завыв, бросилась к нему. Сообразив, что тот уже никогда не встанет, она зарыдала, а затем резво вскочила и едва не вцепилась в лицо Епифана ногтями.

– Тю, еще и царапается!.. – изумился тот и потребовал: – Уймись, ведьма!

Увы, униматься вдова паши не пожелала, после чего воздух со свистом рассек клинок атаманской сабли, и женщина, обливаясь кровью, опустилась на пол рядом с мужем.

Остальные обитательницы гарема проявили полную покорность судьбе и не оказали ни малейшего сопротивления, позволив снять с себя украшения. Две из них были молодыми привлекательными женщинами вполне славянской наружности, а третья – черноволосой девочкой лет по виду тринадцати. Еще с ними была старуха-служанка.

– Это откуда же такие девицы-красавицы? – с улыбкой поинтересовался вездесущий Мишка Татаринов.

– С Полтавы, – робко ответила одна из них, бросив на молодого пригожего казака острый взгляд.

– Ишь ты, а зовут тебя как?

– Оксаной.

– А подружек?

– Это Ядвига, она полька, а младшая – Фатима, черкешенка.

– А вон та? – спросил Родилов, показав на зарубленную им женщину.

– Это Махфируз-хатун, – скривилась Оксана. – Старшая жена паши нашего. Ох и вредная была, стерва. Чуть что не по ее, сразу драться. В черном теле держала, жизни совсем не давала, чтоб ее трясца взяла! [66] То есть чтобы заболела лихорадкой.

– А за что она вас так? – спросил почувствовавший жалость Панин.

– За то, что веру их поганую принимать не хотели! – с готовностью ответила женщина.

– Врет! – обернувшись к полковнику, шепнул Татаринов. – Рубль за сто, обасурманились давно в неволе.