Александр Михайловский - Сопки Маньчжурии

И мы пошли. Невидимые слуги деликатно, но неодолимо, подталкивали растерянного Николая Александровича Романова в спину – будто конвоиры, ведущие приговоренного к расстрельной стенке. В читальном зале библиотеки я подвел беспокойно озирающегося всероссийского самодержца к библиотечной стойке и, стараясь не нарушать священную библиотечную тишину, негромко сказал товарищу Потаповой:

– Вот, дорогая Ольга Васильевна, хозяин земли русской. Пока еще хозяин. Подберите ему литературу о том, как он упорным трудом создавал революционную ситуацию, добился собственного свержения, а потом сгинул в этой мясорубке вместе со всей своей семьей. Пусть посидит тут у вас, подумает о своей печальной судьбе, а я потом зайду, заберу это сокровище для дальнейшей проработки… А сейчас у меня появились неотложные военные дела, так что извините…

– Сергей Сергеевич… – так же тихо сказала мне Ольга Васильевна, – вы, пожалуйста, успокойтесь, а то у вас нимб светится и крылья прорезались.

– Спасибо за замечание, товарищ Потапова, – сказал я, склонив голову, – учту на будущее – не принимать все так близко к сердцу…

Но самый обалделый вид был у господина Романова. Больше всего его потрясли не мои слова, или даже непроизвольная демонстрация нимба, а сама обстановка в читальном зале. Огромное помещение было заставлено читальными столами, за которыми сидел самый разнообразный народ – от солдат и офицеров танкового полка до огромных двухметровых бойцовых остроухих. Эти экзотические девицы, еще недавно бывшие никем, освоив русскую грамоту, в библиотечной тишине торопливо приникали к источнику книжной мудрости. И это при том, что в Российской Империи о всеобщем начальном (хотя бы) образовании разговоры велись вот уже лет тридцать, а воз и посейчас там же, где был при милейшем деде нынешнего монарха, царе Александре Освободителе. Ну-ну… Это у Николая Александровича не последнее такое эпохальное открытие. А мне пора идти.

08 декабря (25 ноября) 1904 год Р.Х., день четвертый, 07:05. окрестности порта Дальний, КНП гаубичного артдивизиона артанской армии.

Командир эскадренного броненосца «Севастополь» каперанг Николай Оттович фон Эссен.

Вчерашний вечер, казалось бы, не предвещал ничего особенного. С тех пор как два дня назад армия Артанского князя играючи отбросила линию осады с ближних подступов изнемогающего Артура куда-то далеко на Цзиньчжоуский перешеек, в городе, казалось бы, вернулась прежняя, доосадная жизнь. Мирную тишину нарушают лишь редкие взрывы. Это саперы рвут пироксилиновыми шашками мерзлый скалистый грунт, чтобы уложить в братские могилы тысячи дохлых японцев, валяющихся там, где шли последние смертные бои. Большая часть гарнизона крепости занимается сейчас тем, что собирает покойников и сортирует их, поскольку японских господ офицеров, именуемых «самураями», положено хоронить отдельно от их нижних чинов. Еще около тридцати тысяч раненых японцев артанцы захватили в полевом лазарете в Шушине и тыловых госпиталях Дальнего, но это уже другая история.

Сколько их там лежит перед горой Высокой и центральным участком обороны, напротив фортов «два» и «три» – сорок тысяч, пятьдесят или сразу все семьдесят? Наиболее страшно выглядят склоны Высокой: они сплошь покрыты ковром из человеческих тел. Тысяч десять японцев легло там за девять дней до артанцев, и еще столько же было убито за последний день, когда оборону взял на себя артанский пехотный легион. Злую трескотню множества пулеметов, буквально сметавших в небытие атакующие цепи, слышали даже в Новом Городе; и уж точно во всем Артуре было слышно, как на одной их одиннадцатидюймовых осадных батарей с тяжким грохотом рванул бомбовый погреб, после чего прекратились сколь-нибудь осмысленные бомбардировки оборонительных позиций, города и кораблей на внутреннем рейде.

Но ведь суть не в этом. Если бы я лично не участвовал в ночной атаке на японские позиции, в которую нас повел Артанский князь, то не счел бы такое вообще возможным. Я не собирался во всем этом участвовать, просто привел к казармам 5-го восточно-сибирского полка десантную роту с «Севастополя», но потом Артанский князь заинтересовал меня сухопутным броненосцем, подбить который можно было разве что из морских орудий среднего калибра, а потом я попал под его «благословение». Получилось это случайно: я стоял в стороне, думая просто посмотреть на «спектакль». Ведь мы все – образованные люди, и все эти благословения, заклинания и спиритические сеансы кажутся нам или красивой сказкой, или откровенным мошенничеством. Но вот Артанский князь (на тот момент я не воспринимал его как живого человека) обнажил свой светящийся меч – и тут меня захватило чувство сопричастности к чему-то огромному и великому, а стоящие в строю солдаты и матросы были мне не нижними чинами, а младшими братьями ордена защитников России. Ну, конечно, приводило в трепет и то, что вместе с этим благословением на нас снизошла и возможность видеть безлунной ночью почти так же, как в сумерках сразу после захода солнца.

– Ничего особенного, Николай Оттович, – хмыкнул у меня в голове голос Артанского князя, – вы всего лишь на сутки обрели Истинный Взгляд. Но это значительно больше, чем просто ночное зрение: в таком состоянии вы можете отличить ложь от правды, маску от лица, дурака, напускающего на себя важный вид, от умного человека. После боя у вас еще будет время, так что попробуйте.

– Да как же такое может быть? – так же мысленно вскричал я. – Что вы можете разговаривать со мной из ума в ум? Это же просто невероятно!

– Почему же невероятно? – ответил мой мысленный собеседник, – раз я ощущаю вас как кандидата в наше Братство Защитников Отечества, в каком бы времени оно ни располагалось, то наше мысленное общение неизбежно. Ведь мы с вами, Николай Оттович, одной крови. Мы одинаково смотрим на самые важные вещи, и одинаково готовы положить жизнь за Россию. Но об этом позже; время на разговоры вышло, пора идти и убить их всех.

И мы пошли. Впереди – свистящие и лязгающие сухопутные броненосцы артанцев, позади – ощетинившиеся штыками «мосинок» солдатские и матросские цепи… И была та бойня ужасна как никогда. В кровавом остервенении мести за все страдания, перенесенные за время осады, наши воины, получившие на этот бой христово благословение, попросту истребили всю японскую армию, сколько ее там было. Да я и сам был хорош. Расстреляв все патроны в барабане нагана (при этом ни разу не промахнувшись), я подобрал с земли японскую винтовку «Арисака» и принялся колоть врагов ее ножевидным штыком, не отставая от своих матросиков.

Эх, на море война чистая: там ты видишь, как попадают в цель твои снаряды или уходит под воду корабль, который выпущенная тобой мина разломила напополам, но не видишь искаженных от боли лиц, выпученных глаз и лезущих из распоротого живота окровавленных кишок… А потом, когда все кончилось, я долго не мог понять, как могло получиться, что всего в одном ночном бою мы смогли в прах разметать осадную армию, изводившую нас более полугода – даже при том, что больше половины работы взяли на себя артанцы. По моему разумению, японские солдаты должны были драться яростно, как загнанные в угол крысы, а они с какого-то момента просто сломались и почти без сопротивления позволили нам себя убивать.