Мария Архангельская - Внутренний дворец.

– Не хочешь? – Тайрен кивнул на бассейн.

– Э… нет. Хотя…

Я стащила чулки и туфли и опустила ноги в горячую воду, аккуратно сев между двух фонтанчиков так, чтобы струйки не попадали на подвёрнутый подол. Принц опустился рядом на пол, скрестив ноги. Странно, но почему-то сейчас в его присутствии мне было вполне уютно.

– Почтенный настоятель Чжа показал мне записи, которые сделал по твоим рассказам о твоей стране, – сказал Тайрен.

– Правда? А я думала, что вы его пригласили, чтобы проверить, не оборотень ли я.

– И для этого тоже, – легко согласился он. – Но и расспросить тебя ему тоже было интересно. По-хорошему тебя бы надо показать чиновникам из Министерства церемоний – это они обязаны собирать знания о дальних странах. Но кто ж мог подумать, что женщина может обладать ценными сведениями! Скажи, кому пришло в голову, что женщин надо учить наравне с мужчинами?

– Ну… Это не было идеей кого-то одного. Просто в какой-то момент возобладала точка зрения, что учиться нужно всем.

– И давно это у вас?

– Не очень. Лет сто примерно.

– И каковы последствия для государства?

– Ну… Хорошие, – я пожала плечами. – Во всяком случае, если кризисы и случались, то они точно не были связаны с переизбытком образования.

– И как у вас теперь поддерживают порядок в семьях?

– Простите?

– Женщины не пытаются лезть в дела мужей и братьев? Поучать их, считая, будто они знают лучше?

Я не удержалась и хихикнула. Нет, пожалуй, если я сейчас начну рассказывать ему о достижениях феминизма, он меня не поймёт.

– Что смешного?

– Ничего, ваше высочество, простите. Всё просто. У меня на родине как раз в этот столетний период было две очень разрушительных войны. Таких, что мужчин стало не хватать – они или воевали, или лечились от ран, или и вовсе погибли. И тогда женщинам пришлось выполнять мужскую работу и даже занимать мужские должности. Просто потому, что больше было некому.

– Что, были женщины-чиновники?!

– Угу.

Тайрен покрутил головой, видимо, изумляясь творящимся на свете чудесам.

– Отчасти распространение образования было связано с этим, – добавила я.

– Видимо, у вас немногочисленное население.

– Ну… в общем, да. Чем северней страна, тем меньше в ней людей. Потому что жизнь тяжелее.

Принц задумчиво кивнул. Было видно, что теперь пазл для него сошёлся, и ранее выламывающийся кусочек наконец гармонично совместился с общей картинкой.

– А в империи как с образованием? – спросила я. – Женщин хотя бы читать-то учат?

– Тех, что благородного происхождения – да. Читать, считать, литературе немного. Танцам, музыке, облавным шашкам и другим играм. Иногда ездить верхом и играть в поло. И этого больше чем достаточно.

Я промолчала. Что с них взять, и на моей родине так считали не в таком уж далёком прошлом.

– Да… Вот уж не думал, что буду обсуждать с девушкой государственное устройство, – задумчиво, явно для себя, проговорил Тайрен.

– Да и я никогда не думала, что буду говорить на такие темы с настоящим принцем.

Он усмехнулся.

– Настоящий принц, да… – Тайрен прикусил губу. – Но когда-нибудь… Когда-нибудь я стану императором. Кто бы что ни говорил. Десять тысяч лет его величеству, но когда-нибудь…

Я на всякий случай попыталась прикинуться шлангом. Не знаю, как квалифицируются эти слова с точки зрения местных законов, есть ли в них что-то предосудительное, и насколько, но лучше уж при таких разговорах не отсвечивать. Если нет возможности сбежать.

– И тогда они поймут. Непочтительный сын, ха! Даже самый почтительный из сыновей имеет право высказаться, если отец сбился с пути. Государь всё говорит о древних установлениях, о добродетели первых владык. Но при первых владыках не было бунтов и голода, и деньги не обесценивались раньше, чем их отольют! При них и денег-то не было. Это ли не знак Неба, что в империи что-то не так?

Он моргнул и посмотрел на меня.

– А ты что думаешь?

– Ну… Я не знаю, что происходит за пределами Внутреннего дворца. Так что ничего не могу сказать.

– А ничего хорошего там не происходит, – хмуро сказал принц. – Говорят, что если государь добродетелен, то всё устраивается само собой и дела идут своим чередом. А раз не идут – значит, государь не добродетелен? И при чём тут тогда я?

– Кто говорит? – вздохнула я. Вот уж не было печали, утешать его высочество в его обидах на родителя.

– Да все. И священные книги, и философы, – Тайрен полузакрыл глаза и произнёс, явно что-то цитируя: – Когда в мире множатся запреты, тогда в народе становится больше сирых и убогих. Когда в народе множатся орудия войны, тогда и сгущается мрак над дворами и царствами. Когда среди людей появляются много хитроумных и многознающих, тогда и перестают случаться чудесные вещи. Чем строже указы и методы, тем больше воров и разбойников. Вот почему мудрый говорит себе: я освобождаюсь от стремления совершать, и люди сами собой меняются к лучшему; я стремлюсь к тишине и покою, и люди сами собой приходят к порядку; я не ведаю делами управления, а люди сами по себе обретают достаток; я освобождаюсь от привязанностей и страстей, и люди сами собой обретают простоту и естественность.

– Ну-у… – снова протянула я. – Как философское учение, в частной жизни, оно, может, и неплохо. Не лезь к другим, занимайся собой. Но если речь идёт о реальном управлении государством… Все те, кто рассуждают о том, что якобы можно создать идеальный порядок и тогда всё пойдёт само собой, не учитывают одного – человеческой природы.

– По твоему, человеческая природа препятствует порядку?

– А разве нет? Дети пытаются отбирать друг у друга игрушки раньше, чем начинают ходить и говорить. Никто их этому не учит, сами доходят. Отсутствие воровства, грабежей и разбоя возможны лишь в том случае, если вообще нет собственности, и всё считается общим.

– Вот! Именно так и жили в древности. А потом люди всё начали усложнять, следовать своим страстям, утратив простоту, и всё стало портиться.

– И это было неизбежно. Потому что там, где всё общее, не может быть достатка. Как только появляется избыток чего-либо, тут же появляются желающие присвоить его себе. И присваивают. И начинается расслоение – одни становятся богаче, другие беднее…

– Говорят, что на южных островах, откуда привозят экзотических птиц и розовое дерево, в избытке плодов, но местные дикари живут в бедности…

– Ключевое слово – в бедности, ваше высочество.

– Однако они как-то могут сохранять свою бедность.

– И своё дикарство. Там ведь нет государств, не так ли?

– Нет. Они живут племенами. Как горцы за западными перевалами.

– Вот то-то и оно. Считать всё общим могут дикари. Но… – я немного подумала, как сформулировать свою мысль, если я не знаю, как по местному будет «общество» и «частная собственность». – Как только люди перестают быть дикарями, они начинают считать своё имущество – только своим. И стремиться к его преумножению. Тем или иным способом. И появляется необходимость в законах, которые ограничивали бы эти способы. Не грабежи появились от того, что возникли законы, а законы возникли, когда появились грабежи!