Владимир Ли - Сын императрицы. Дилогия [СИ]

Миноносная группа потеряли почти треть своего состава — большей частью от прямых попаданий вражеских снарядов, два корабля погибли от взрыва собственных зарядов, — но выполнила задание с лихвой, нанесла неприятелю ощутимый урон, а также практически разрушила его строй и порядок. Вступили в бой русские линкоры, воспользовавшиеся если не паникой, то нарушением управления в эскадре противника. Подошли на достаточную дистанцию и открыли сосредоточенный огонь по выбранным целям. Пусть и не потопили их, но за то время, пока враг восстанавливал строй, сумели учинить существенные повреждения, заметно снизивших его боеспособность, сами при том серьезно не пострадали. После же ушли в сторону дружным маневром, не вступая более в перестрелку со все еще грозным противником, взяли обратный курс к минной ловушке. Ожидаемо поступил британский командующий — оставив вышедшие в буквальном смысле из строя суда, бросился с остальными вдогонку, очевидно, жаждя реванша за неудачное начало сражения.

Группы Траверсе и Чичагова обошли с обеих сторон минное поле и встали за ним в едином строю — по центру линкоры, остальные на флангах, — ожидая несущегося на всех парусах неприятеля. Почти перед самым невидимым врагу заграждением флагманский линкор стал забирать в сторону, поворачиваясь бортом, так и вошел на поле, за ним остальные. Далеко не прошли — не дойдя до русского строя двух кабельтов, стали подрываться один за другим. Двигавшиеся сзади корабли обходили вставших лидеров, выдвигаясь дальше, пока не наталкивались на очередную мину. Лишь когда уже десяток линкоров попали в ловушку, командиры остальных поняли неладное и принялись уводить свои суда. Вдогонку за ними отправились малые корабли и фрегаты, свою лепту внесли экипажи подводных лодок, вставшие на пути отступающего противника — каждый из них нашел свою цель и задержал подрывом до подхода основных сил.

Завершающая часть баталии прошла уже в сумерках, когда русский флот сумел остановить и окружить остатки вражеских сил, вступил в огневую схватку всеми орудиями практически борт о борт, доходило и до абордажа. В конечном итоге из этого сражения смогла уйти лишь треть британской эскадры, остальные корабли были потоплены либо сдались на милость победителя в виду бесполезности дальнейшего сопротивления. Захватили в плен самого командующего — адмирала сэра Джона Джервиса (жаль, что не Нельсона!), вызволив его поврежденный флагман с минного поля, впрочем, как и другие попавшие в ловушку линкоры. Счет потерь в произошедшей битве оказался разгромным для вражеской стороны, особенно по линейным кораблям — потоплено пять и захвачено почти два десятка, тогда как русские не потеряли ни одного, причиненный неприятелем ущерб не вывел безвозвратно из строя. По другим судам, в большей мере миноносцам, не обошлось без серьезных жертв, но они воздались сторицей великой победой российского флота над сильным врагом.

В конце октября флот с трофейными судами прибыл на базу в Либаве и остался здесь на зиму для полного ремонта и переоснащения. Лексей же с командующим без лишней задержки отправился на легком фрегате в Санкт-Петербург, оставив руководить восстановительными работами Чичагова. В столице уже знали о победе русской эскадры — весть о ней доставил отправленный сразу после боя курьерский корабль, — встретили героев пушечным салютом на рейде Кронштадта и почетным караулом у Адмиралтейского причала. Так — в сопровождении императорской лейб-гвардии и бой барабанов, — прошли к Зимнему дворцу, у парадного входа их встретили сам государь и высшие чины Сената. Лексей доложился кратко: — Ваше Величество, враг разгромлен, победа за нами, — Павел же, в нарушении протокола, обнял его, проговорив негромко: — Благодарю, брат, твое деяние неоценимо…

Уже потом, наедине, после завершения торжественной церемонии в честь победителей, самодержец империи разоткровенничался брату: — Стыдно признаться, Лексей, и все же скажу — я струхнул до дрожи в коленках, когда узнал из донесения об идущей к нам британской эскадре в таком превосходящем составе. Тогда передумал многое, даже кошмары стали сниться с самым худшим исходом, а ведь такое могло произойти наяву! Прежде считал себя в немалой мере образованным, но с того дня стал верить в приметы и вещие сны как старая бабка — можешь посмеяться надо мной, так оно и было!

Павел прервался недолгим смехом, а после продолжил, его лицо помрачнело от высказываемого: — Не только у меня закрались мысли о неизбежной беде, видел на многих за льстивой маской злые ухмылки — мол, недолго тебе осталось править! Нет у меня теперь ни к кому больше веры, вокруг одни враги! Но я не отступлюсь, вот где они будут у меня, — сжав свой кулак, с грозным видом потряс им перед собой.

Лексей видел перед собой перепуганного параноика, запутавшегося в мнимых и реальных угрозах. От такого правителя следовало держаться подальше — неизвестно, какая блажь взбредет ему в голову в следующую минуту! Останавливало понимание того, что от этого человека зависит судьба страны и его самого, притом он не самый худший для России государь — намерения благие и умом не обделен. Разве что слишком круто берет, иной раз с перекосом, подобно прадеду, не имея той силы и поддержки ближников, какими обладал Петр I. Насколько знал Лексей о наследнике, вряд ли тот будет лучшим выбором, скорее напротив, особенно в отношении к заклятому врагу из Туманного Альбиона. Следовало бы помочь нынешнему самодержцу, только ведь тот сам роет себе яму, а как остановить и поправить — неизвестно. Как-то сама собой пришла мысль вмешаться в душу брата — возможно, в ней живут еще с детских лет какие-то страхи и наваждения, до сих пор не дающие покоя и толкающие на безрассудные поступки.

Не стал откладывать надолго, да и нельзя было упускать редкий случай, когда царственный брат открылся перед ним — проговорил осторожно, стараясь не нарушить доверительную связь между ними:

— Павел, ты мой брат и я хочу помочь тебе. Возможно, не только в делах государственных, как в прошедшей компании, но и с тобой самим. Прими мои слова не в обиду, нет у меня корысти и злости, только скажу прямо — не все у тебя ладно, вижу, что-то гложет твою душу, не дает покоя. Ведь оно так, брат?

Павел вскинулся, в его глазах отразились недовольство и гнев — мол, кто ты такой, чтобы требовать от меня исповеди! Но через мгновение остыл, по-видимому, вспомнил, чем обязан тому. Почти минуту молчал, вглядываясь в глаза Лексею, лишь после ответил глухо, нехотя выдавая свою тайну: — Да, брат, ты прав. Мне иногда становится плохо, вот здесь давит, — показал пальцем на свою грудь и продолжил: — И при том пробирает до дрожи что-то тягостное и мерзкое, от того не хочу ни видеть, не слышать никого, лишь бы не трогали меня. Через силу заставляю себя превозмочь, если дело требует того. Благо еще, что происходило такое редко, но в последние годы, как взошел на престол, уже чаще.