Владимир Ли - Сын императрицы. Дилогия [СИ]

Конечно, не обошлось без обиды у тех, кого обошли или понизили, некоторые, особенно из влиятельных родов, не постеснялись прямо в лицо Лексею высказать свое недовольство — тот же князь Гагарин, бывший президентом Коммерц-коллегии, а теперь оставшийся без хлебного места. Обратился напрямую к государю, сверкнув злобно глазами на новоявленного канцлера:

— Ваше Величество, дозвольте спросить — чем же я хуже графа Румянцева, почему министром коммерции, то бишь финансов, назначили его? Служил Вам верой и правдой в коллегии, а теперь как вшивого пса выбросили вон!

Павел же перевел обвинение нахального вельможи в несправедливости на Лексея — сам он предлагал оставить Гагарина, уступил лишь под давлением брата, сославшегося на подозрение в мздоимстве князя. С заметной долей нерешительности и сомнения ответил: — Всеми делами с новыми министерствами ведает канцлер, я в них не вмешиваюсь. Так что свой вопрос, Гавриил Петрович, задайте Лексею Григорьевичу, полагаю, у него есть причины.

Гагарин не воспользовался этим советом государя, промолчал, но никто не сомневался, что ничего хорошего от него ожидать обидчику не стоит, непременно устроит козни. А возможности у него и его рода вовсе немалые, свои люди как во дворе, так и во многих важным ведомствах. Да и в высшем свете Гагарины пользовались немалым влиянием, им по силам выставить изгоем любого — даже всесильная императрица с ними считалась, не говоря уже о нынешнем правителе. Так что по общему мнению присутствующих чинов новый канцлер заполучил большую занозу. А вот справится ли с ней или нет — еще неизвестно, у удачливого адмирала, наверное, есть свои козыри, коль пошел на обострение с сильным противником.

Реорганизация прежних коллегий и прочих ведомств в новые министерства проходила ожидаемо туго, многие чины не видели в ней смысла и восприняли скептически — мол, жили не тужили, а тут на тебе, оказывается не гоже! Потому отнеслись спустя рукава, по сути игнорировали и ничего не меняли, разве что название — были президентами, стали министрами, — пока не получили строгие взыскания, а кто-то лишился синекуры. Притом такая закоснелость пропитала властные учреждения насквозь — от главы до последнего писаря или курьера, — лишь грызня и интриги за теплые места как-то всколыхнули чиновничье болото. По новым штатам их численность сокращалась почти на треть, убрали разные комиссии, управы и конторы, расплодившиеся во множестве за последние годы, да и дублирующие друг друга или общего профиля ведомства. Казначейство, коммерц— и камер-коллегии свели в министерство финансов, Адмиралтейств— и военную коллегии в министерство обороны.

Вводились новые учреждения, прежде самостоятельно не существовавшие — образования и науки, государственной безопасности и внутренних дел, морских, речных и дорожных коммуникаций под общим названием транспорта, — с ними выпало гораздо больше мороки, по сути начинали на пустом месте. День за днем Лексей и созданные им службы в Совете Министров со всей скрупулезностью и неотступностью вели намеченные преобразования — от надзора в ведомствах до реального участия в их воплощении, — сначала в столице, а затем и губерниях. Во многом его нынешняя работа напоминала ту, что исполнял в Адмиралтейств-коллегии сразу после назначения ее руководителем, разве что без того аврала перед скорым нападением грозного врага. Но и сейчас не расслаблялся, трудился практически день и ночь — в семь утра проводил совещания с ответственными за конкретное дело чинами и службами, после выезжал на важные объекты или в государственные учреждения, а вечерами, уже дома, работал с документами и отчетами, нередко засиживаясь над ними заполночь.

Как ни странно, такой режим Лексея не изматывал, напротив, бодрил, не давал скучать от рутины. Да и чувствовал в себе достаточно силы, чтобы справляться с принятой на себя нагрузкой, в свой сороковник ощущал также, как когда-то в юности. Та усталость, что накапливалась за работой, уходила бесследно в коротком сне, не более трех-четырех часов. Времени оставалось и на обе семьи — игрался и занимался с детьми, женам уделял заботу и ласку, — так что на нехватку внимания никто из родных не жаловался. В выходной же день не сидел дома, выезжал с ними за город на озера или в лес, водил детей на цирковые представления заезжих трупп (*своего цирка в это время в столице не имелось), аттракционы. Иногда приводил в замешательство почтенную публику, стоило кому-то из зевак узнать в заботливом отце семейства, запросто стоявшем с малышами на руках среди других зрителей у балагана или возившимся с ними на качелях, столь значимую особу, да еще без свиты, лишь с малой охраной.

Нередко баловал жен спектаклями в имперском или, как еще его называли, Большом театре, открытым для доступа не только дворянского сословия, но и другой публики. Надя, а с нею и Тома, приохотились к такому развлечению, не пропускали ни одной премьеры, невзирая на любопытствующие взгляды и перешептывание за спиной великосветских кумушек, по всей вероятности, осуждающих простушку-жену и любовницу-тунгуску канцлера. Лексей же сопровождал их, как бы ни был занят, даже забронировал отдельное ложе, воспользовавшись протекцией в дирекции театра. Новоиспеченные театралки следили за действом на сцене, затаив дыхание, порой вздыхали и даже плакали, переживая за судьбу персонажей. Себя же Лексей к любителям тамошнего искусства не относил, лишь терпел снисходительно незамысловатые, рассчитанные на неприхотливых зрителей постановки и слабую игру актеров, о которой мог сказать — не верю! Редким исключением среди них признавал Рахманову и Дмитревского, молодого Яковлева, сожалел, что не застал знаменитую Жемчугову, переставшую выступать три года назад из-за болезни.

После первых и очевидных всем успехов в реформе органов власти у Лексея возникли недоразумения со старшим братом, их отношения заметно стали осложняться. Вероятно, сказалась ревность — то, что не удавалось тому за годы правления, младший же достиг всего за полгода, хоть и в зачатке, к тому же великим трудом и терпением, чем сам Павел похвалиться не мог. Да и наветы обиженных чинов из знатных родов, вероятно, повлияли, а таких оказалось немало, так что составили во дворе довольно влиятельную оппозицию канцлеру-реформатору. Пока обходилось лишь недовольством государя по каким-то принятым Лексеем мерам — все таки понимал нужду в энергичном и решительном помощнике. Но не менее отчетливо осознавал и другое — сам он все больше отстраняется от власти, практически все важные для державы дела и вопросы переходят к брату, пусть тот и согласовывает с ним. А такой расклад все больше раздражал Павла, в воспалившемся от подозрений воображении явственно представлялась картина заговора против него и будущего свержения призванным им самим узурпатором.