Валерий Красников - Кроманьонец [litres]

Муш увёл пленниц к лесу, после них Лют, Лим и Туро ушли за чумы, а за ними и другие соплеменники потянулись. У каждого появились какие-то дела. Спустя полчаса дюна у её подножия напомнила мне цыганский табор из кинофильмов семидесятых. Чтобы так шумно было в посёлке, не вспомню.

Знойный степной ветер доносил запахи прогорклой полыни, опалённого солнцем ковыля и чего-то ещё, названия чему я не знал. День выдался неожиданно жарким, но я всё так же сидел у костерка и, игнорируя палящее солнце, пытался смастерить уздечку. Мысль приучить куланов к труду всё как-то не выходила из головы. А ближе к закату ко мне подошли металлурги-неофиты.

Лют и Туро остались стоять, а Лим присел рядом и протянул мне что-то завёрнутое в полоску кожи. Светлые соломенные волосы мастера были растрёпаны, лицо покрасневшее, зеленоватые, всё ещё мальчишеские глаза источали радостный свет. Я осторожно развернул свёрток и увидел топор. Нет, настоящий шедевр! Не то что мои «кельтики». Такой красавец в будущем назовут вислообушным. Надевался он на топорище привычным для людей будущего способом и закреплялся клином. Как, каким образом этому мастеру, ранее работавшему только с камнем, удалось обогнать время на тысячи лет и придумать такую совершенную форму, я не представлял. Чудо, гений, а может, я стал тому причиной? Вспомнилось, как что-то похожее я рисовал на песке, когда за моей работой наблюдал Туро. Но форму такую делать я не стал, экономил металл, да и работа мне тогда показалась сложной.

Своего восторга скрывать я не стал, с удовольствием колотил Лима по плечам, и все мы громко смеялись, чем заинтересовали соплеменников. Они подходили один за другим к нашей компании, смотрели, трогали и так, на всякий случай присоединялись к веселью. Не все тогда понимали, что именно сделал Лим.

Вдруг Уро пронзительно свистнул, и десятки глаз мгновенно обратились к нему. Горец указал на лес, и я увидел возвращающихся с Мушем пленниц.

– Садитесь тут и ждите. Когда они придут, громко зовите дух Тоя…

Думал, придётся им разъяснять, как звать, ничего подобного – соплеменники молчали, значит, вопросов у них ко мне не было…

– Той, Той… – выли соплеменники. Жутко выли…

Не знаю, что чувствовали озёрные девы, но у меня после того, как внезапно заголосила, выбиваясь из общего тона высокими нотами, Тиби, мурашки по спине побежали. Взяв флягу с вином и пиалку, я вышел из чума.

Непривычно сутулясь, как ходил обычно Той, я нёс поклажу, стараясь выглядеть старым и изнурённым, не таким, как привыкли видеть меня соплеменники. Похоже, спектакль удавался: Тиби смотрела на меня, тараща глаза, забыв, что нужно продолжать звать дух вождя, да и удивление в глазах Лило тоже почему-то мотивировало меня сыграть задуманное как можно лучше.

Доковыляв к стоящим как на плацу подследственным, я плеснул вина в пиалку и опрокинул в рот. Потом, скаля зубы и зловеще посмеиваясь, налил снова и передал одной из женщин-пленниц. Пальцы озерянки дрожали, я почувствовал это, передавая ей пиалу, и подумал, что это хороший знак! Но всё же она выпила подношение, и, будто выдохнув, словно гора с её плеч свалилась, вернула чашу.

Вторая, третья, мальчик лет двенадцати… Неужели ничего не получится?! Наливая очередную порцию «сыворотки правды», я зловеще зашептал:

– Чую, чую, рядом смерть моя, ох рядом…

Надо было раньше что-то подобное учудить. Девушка, стоящая предпоследней в шеренге пленниц, не выдержала и побежала к реке. Хоть за ней никто не погнался, но, спускаясь с дюны, она споткнулась и упала, но, преодолев на четвереньках пару метров, поднялась и снова побежала. Плюхнулась толстой, неповоротливой рыбой в воду и поплыла. Шустро поплыла. Нашим бы так…

За рекой жёлто-зелёным океаном до самого горизонта раскинулась степь, и маленькую бегущую фигурку человека было бы не разглядеть, если не знать, куда смотреть. И по-прежнему никто у костра не пошевелился и слова не вымолвил. И пленницы стояли грустные и обречённые.

– Останетесь с нами жить или уйдёте? – спросил я у них.

Навстречу мне сделала шаг старшая, судя по её крупным соскам на обвисшей груди, женщина. Но голос её звучал по-молодому звонко:

– Я Лала́! Мы просим тебя, говорящего с духами воды и неба, принять нас в свой род!

Мне её просьба не пришлась по душе. Ну не питал я симпатии к озёрным девам! Едва сумел удержать на лице беспристрастную маску. Пришлось кивнуть, улыбнуться, ответить:

– Принимаю Лала, женщин её рода и детей в свой род Выдры племени Рыб!

Девы заулыбались, да и соплеменники вроде были не против моего решения. Зашумели и разбежались кто куда, оставив меня с озерянками. Только Утаре осталась сидеть на бревне у кострища.

Я поначалу чуть сам не впал в тот самый когнитивный шок от реакции соплеменников, но вскоре они по одному или по несколько стали возвращаться к кострищу, принося с собой рыбу, мясо и мешочки с зерном. Я догадался, по какому поводу они решили закатить пир. На сердце стало легко и радостно. «Эх, придётся расстаться с запасами вина. Ничего, скоро, совсем скоро появятся в лесу и на болоте ягоды…» И мысли эти были в том, второстепенном слое почти незаметных облаков на небе. На самом деле думалось мне, скорее, что и на этот раз удалось справиться…

Вечерело. В степи гигантским веером размахнулись жёлтые и красные облачные перья, будто там, за горизонтом, прятался огромный ярко-красный петух, помахивал в небе тускнеющим хвостом. И карминные блики на воде тоже тускнели и гасли, покрываясь налётом седого пепла. Так заканчивался тот много значивший в моей жизни день. А после выпитого вина всё стало казаться мне доступным и лёгким, и болезнь уже не страшила, и новые женщины рода стали почти родными…

Учёные в будущем много напишут о зависти. В прошлой жизни я читал, будто самый завистливый зверь – волк. Да и мудрые люди там, в моём прошлом-будущем, говорили о трёх, которые грызут человеческую душу: тигре, льве и волке. Один из них – это амбиции, другой – высокомерие, а третий – это зависть.

После череды событий, связанных со смертью Тоя, жизнь в посёлке вошла в привычное, отчасти рутинное русло. Все работали почти как при коммунизме – каждый что-то делал по способностям, а получал не меньше других. Но и зависть у каждого была своя: Лют завидовал Лиму, отливающему прекрасные топоры и ножи, ковавшему иглы и украшения для женщин племени. А те, в свою очередь, друг другу. Сколько ценного металла было переведено на безделушки из-за их зависти!.. Их зависть, хвала Всевышнему, ещё не получила в союзники коварство и подлость. На самом деле мои соплеменники просто жили, не пытаясь стереть с лица эмоции.

Я наблюдал, как томится завистью Лют и ждёт подходящего момента, чтобы и его талант смог в полной мере раскрыться на благо племени. Признаюсь, моё ожидание не было нарочным. Я пытался вспомнить то, что толком и не знал никогда, – как устроен ткацкий станок. Осталась в памяти из прошлой жизни картинка: иду по анфиладе музейных залов, за стеклом восточные костюмы, прялки и будто ткацкие станки… Образ из двух рогулек с поперечной балочкой вспомнил и рисовал на прибрежном песке для себя не раз. И вроде всё несложным виделось: два столба, врытые в землю, от поперечной балки над ними книзу тянулись нити с грузами. А поперечные нити – уток вплетались вручную. Стояла перед глазами уже законченная картинка: с палкой, расположенной горизонтально между вертикальными рядами нитей, с помощью которой легко поднимался вверх и прижимался к основе горизонтальный ряд, ещё это примитивное устройство разделяло вертикальные нити. Я решил попробовать воплотить задумку в жизнь…