Иван Байбаков - Малой кровью на своей территории: 1941 – Работа над ошибками. 1941 – Своих не бросаем. 1941 – Бои местного значения [сборник litres]

Сергей аккуратно взял девушку под локоток, отводя чуть в сторону от остальных, с улыбкой наклонился к ее уху, словно желая сказать какую-нибудь веселую шутку, но сказал совершенно серьезно.

– Ты, птица вольная, горлица степная, как я посмотрю, целый букет достоинств имеешь. Красивая, смелая, в плену не сломалась. С чувством юмора у тебя, опять же, все в порядке. Уважаю. Но старшим по званию и должности ты все же понапрасну не хами и язычок свой острый попридержи, а то может тебе через эти твои выкрутасы получиться большая вава. Я-то ладно, на первый раз тебе дерзость твою спущу, за красоту и за уважение к стойкости твоей. Все понимаю – плен, унижения, страх перед будущим, желание поскорее прояснить свою участь. И даже облегчить эту участь могу помочь: вместо отправки в наш тыл, в жернова особых отделов, могу тебя при нашем отряде оставить, а потом, после героических боев и походов, про твой плен никто и не вспомнит. Но ты крепко-накрепко запомни себе на будущее, что длинный и несдержанный язык – он ведь не только до Киева, он и до лагеря довести может. И если ты вот так же нарвешься со своим язвительным языком на товарища бригадного комиссара или, не дай бог, на его помощников-особистов, что гораздо хуже, – вот они совершенно точно не спустят, и будут тебе тогда многие печали. Вместо того чтобы искупать позор случайного плена дальнейшей героической службой во славу Родины, полетишь ты, голуба, израненной птицей на Севера, и там снова в лагерь, только уже не немецкий, а дальнейшая жизнь окончательно под откос пойдет… Поняла ли ты меня правильно, красавица писаная, или мне уже сразу начинать грустить о нашей столь короткой встрече?

– Поняла, товарищ лейтенант, все поняла, – побледневшая девушка твердо кивнула. – Извините, больше не повторится. И… спасибо, что меня с собой берете.

– Ну, вот и хорошо, вот и ладушки… Тогда представься, как положено, а затем объясни, откуда ты и как здесь очутилась.

– Слушаюсь, товарищ лейтенант, – вытянулась девушка в струнку. – Санинструктор Марина Ерофеева, последнее место службы – операционная сестра в хирургическом отделении 63-го медико-санитарного батальона 27-й стрелковой дивизии. Наш медсанбат был размещен в Суховоле, там же располагался штаб и прочие тыловые службы дивизии. При отступлении частей дивизии мы отойти не успели – раненых очень много, а вывозить их не на чем было, так под немцами и оказались. Да и не только мы – много чего немцы в Суховоле захватили, а медсанбат… Наших раненых фашисты просто добили, мужской медперсонал частично для лечения своих оставили, а женщин… С женщинами по-разному сложилось – меня вот, за «непокорность и излишнюю гордость, непозволительную для женщины низшей славянской расы», как выразился их немецкий начальник, сюда сослали…

– Ладно, об этом потом, – прервал Марину Сергей, не желая сейчас зазря бередить ее душевные раны. – Что важного сказать-то хотела?

– Видите ли, товарищ лейтенант, – зачастила девушка, – среди пленных есть раненый старший лейтенант, Кузнецов его фамилия. Так вот, у него осколок в ноге застрял, воспаление пошло, и его срочно оперировать нужно, осколок достать, а иначе гангрена и летальный исход.

– Знаю, видел я уже этого старшего лейтенанта и даже разговаривал с ним. Достойный воин, жалко его потерять будет, так что при первой же возможности постараюсь что-нибудь придумать. У тебя все?

– Нет, товарищ лейтенант, есть еще одно важное дело. Вчера, под вечер уже, немцы в наш лагерь откуда-то моряка привезли, он и так уже избит сильно был, а когда эти звери его, связанного, из кузова грузовика на землю сбросили, как мешок с картошкой, он им что-то по-немецки крикнул, и тут они как взбесились – бросились всей толпой его ногами пинать. Только чудом до смерти не забили, сволочи, но внутренности ему они наверняка отбили. А потом, чтобы ни я и никто другой моряку помощь оказать не смог, немцы его на ночь отдельно заперли, вон в тот сарай, что рядом с их казармой стоит. Не знаю, может, уже и умер он там, но если еще жив – мне его срочно осмотреть нужно, и, скорее всего, тоже в госпиталь отправлять придется.

– Моряк? А он-то здесь какими судьбами? Ну-ка, красавица, пошли, посмотрим вместе на этого моряка.

Направившись вместе с Мариной к сараю, Сергей продолжал бормотать себе под нос:

– Моряк… откуда здесь моряк с печки бряк, здесь же ни моря, ни даже большого озера нет… Может, морпех… Так и ему здесь взяться неоткуда… – А потом, через несколько шагов, сбился с ноги от внезапного озарения и даже стукнул себя ладонью по лбу. – Блин, моряк! Вот же я олень! Пинская военная флотилия!

– Товарищ лейтенант, с вами все в порядке? – встревоженно спросила Марина. – Или вы про этого моряка что-то знаете, оттого так и волнуетесь?

– Все в порядке, Марина, это я себе мозги встряхивал, чтобы лучше соображали, – ответил Сергей. – Пошли скорее, если этот морячок тот, за которого я думаю, то он для нас очень важным оказаться может.

В том, что моряк еще жив, Сергей с облегчением убедился еще до того, как отперли дверь сарая – по слабым, через хрипы и стоны, но отчетливым матеркам, пересыпанным характерными одесскими выражениями и немецкими ругательствами.

– Нет, как вам это нравится? Вы что же себе думали, шлимазлы… Вы, как тот гэц, пришли делать нам весело и все у вас будет в ажуре? А хуху не хохо, адиеты? Так теперь и не кидайте себе брови на лоб – пришли большие мальчики, и ша, биндюжники, получите большой гембель на свой германский тухес… Ну, и кто теперь гройсе хухэм, а кто еле-еле поц? Интересно мне, чтоб я так знал, как я не знаю, – кто это там такой хорошо грамотный нашелся, что немцам сейчас лимонную морду делает? Чтобы он мне был здоров!

Видеть вошедших он не мог – глаза от побоев заплыли и превратились в узкие щелочки, – поэтому встретил Сергея и Марину очередным ругательством на немецком.

– Ша, водоплавающий! Замолчи свой рот и лови ушами моих слов, – Сергей, за свою богатую событиями и приключениями прошлую жизнь, неоднократно бывал в красавице Одессе и поневоле впитал кое-что из тамошнего колоритного говора. – Немцы почти все уже кончились, так что не гони волну и дыши носом – с нами здесь девушка, медсестра. Сейчас она тебя осмотрит, и мы поговорим за жизнь.

– Убиться веником, – с большим трудом заворочался моряк, пытаясь повернуться на голос, но не смог – связанное по рукам и ногам тело сильно затекло, да и вчерашние побои живости его организму отнюдь не добавляли. – Я дико извиняюсь, а вы таки кто будете?

Пока Марина, аккуратно разрезая веревки и заскорузлую от крови, кое-где сильно прилипшую к телу тельняшку, осматривала и ощупывала моряка, Сергей представился и коротко довел тому обстоятельства его освобождения. Потом взглядом вопросил от Марины доклад о его состоянии и перспективах по здоровью.