Владимир Тимофеев - Три кварка (1982-2012)

— И?

— Как известно, результат любого эксперимента во многом зависит от наблюдателя. Точнее, от его прямого воздействия на объект. Думаю, если бы портфель открыл кто-нибудь посторонний, то никакого письма он бы там не увидел. Поскольку адресатом послания был я.

— А открыли его вы. Поэтому…

— Поэтому письмо, которому одновременно и тридцать лет, и четыре дня, оказалось в наших руках, переместившись из в некотором смысле небытия в нынешнюю реальность.

— Хм, а если Андрей вдруг решит вытащить его из портфеля? В том времени, — с сомнением проговорил Михаил Дмитриевич.

— Теперь это уже невозможно, — отрезал Синицын. — Того письма больше не существует. По крайней мере, с сегодняшнего утра, с тех самых пор, как я его обнаружил.

— Сложно это как-то всё получается, — покачал головой подполковник, пытаясь уяснить для себя суть явления. — Одно время, второе. Оба они друг на друга накладываются, потом расходятся, потом опять накладываются…

— Увы, по-другому объяснить не могу, — ответил учёный, беря в руки бокал с пивом. — Надеюсь, что рано или поздно вы всё поймёте.

Михаил Дмитриевич усмехнулся.

— Я понял одно, Александр. Понял, что вы каким-то непостижимым образом открыли способ перемещения во времени различных предметов. Правда, пока что односторонний: там они исчезают, здесь появляются.

— Да, получается именно так, — «скромно» заметил Синицын. — Нобелевская премия, как минимум.

— Нобелевка, говорите? — невольно улыбнулся подполковник, глядя на размечтавшегося профессора. — Боюсь, мой друг, что при обнародовании известной нам двоим информации, все наши наполеоновские планы завершатся как и положено — поражением при Ватерлоо. С пожизненной изоляцией на каком-нибудь отдалённом острове. Точнее, в камере с мягкими стенами и решёткой на окнах. И это ещё в лучшем случае.

— Это ещё почему? — встрепенулся Синицын.

— Да потому что не по Сеньке шапка. Возможность реального, а не мнимого перемещения во времени для любой мало-мальски организованной структуры на порядок круче, чем даже ракетно-ядерный щит со всеми его составляющими.

— Да, пожалуй, вы правы, — погрустнел оппонент. — О политике я как-то и не подумал.

— Об этом стоит думать в первую очередь. Особенно, когда производишь разные непонятные эксперименты в закрытых от внимания общественности областях. Не хотелось бы, знаете ли, оказаться в роли неопознанного трупа, случайно найденного в лесу подмосковными грибниками.

— Всё верно. Так оно обычно и происходит, — согласился учёный. — Зачнёшь, бывало, какую-нибудь интересную тему, и тут же бац, сплошные грифы кругом. Нигде от вашего брата-чекиста спасения нет, всё, что хошь, засекретят. По самые помидоры.

— А, кстати, насчёт обратного переноса вы ещё не прикидывали? В смысле, не кварков там всяких, а реальных объектов, которые можно руками пощупать.

— Как не прикидывал? Конечно, прикидывал. Взять, к примеру, хоть вашу монетку… ну, те два рубля, которые потом рассыпались.

— Так я об этом и говорю. Можно что-нибудь такое придумать, чтобы предметы не рассыпа́лись?

— Хрен знает. Наверное, можно.

Синицин прикрыл глаза и задумался. Михаил Дмитриевич тоже задумался. Но не о гипотетической возможности перемещения во времени, а о более приземлённых вещах.

Минуту назад соседний столик занял какой-то молодой человек. Самый обычный, по виду лет тридцати, в вязаном джемпере и потёртых джинсах. Встретишь такого на улице — пройдёшь мимо, даже не оглянувшись. Тем не менее, что-то с этим гражданином было не так. Хоть и сидел он боком к беседующим Синицыну и Смирнову, и к разговору вроде бы не прислушивался… да и музыка в помещении играла довольно громкая. Сидел себе преспокойно, потягивал принесённый из бара напиток, смотрел куда-то в пространство, размышлял о чём-то своём, не обращая внимания на окружающих… Однако интуиция несколько лет отработавшего на холоде оперативника нашёптывала ему об обратном. Этот товарищ появился в пабе не просто так. Не просто так он расположился поблизости, изображая завсегдатая популярной кафешки, любителя пропустить рюмку-другую.

«Видимо, пора принимать меры. Лучше, как водится, перебдеть, чем наступить на горло собственной песне. Никуда от паранойи не денешься. Профессиональная деформация, итить её в дышло…»

— Шура, вы случайно не курите? — поинтересовался Михаил Дмитриевич у закончившего наконец с пивом Синицына.

— Нет. И даже не пробовал.

— А я вот когда-то баловался. Потом бросил, — вздохнул Смирнов. — Но сейчас, после всех этих треволнений, что-то опять захотелось.

— Да мы и так фактически курим. Дыма тут — хоть топор вешай.

— Верно. Но всё равно… пойду-ка стрельну у кого-нибудь.

Подполковник поднялся, оглядел зал и решительно направился в сторону писательской братии. Как бы ненароком прихватив с собой листок с «посланием из прошлого».

— Мужики, сигареты ни у кого не найдётся?

Литераторы, бурно обсуждающие очередной шедевр некоего Барбаченко, прекратили ржач и уставились на «стрелка».

— Не вопрос, — пожал плечами сидящий с краю и ловко вытолкнул сигарету из пачки. — Держи, брателло.

— Спасибо, — ухмыльнулся Смирнов. — Ещё б огоньку.

— Без проблем, — отозвался «писатель», щёлкая зажигалкой.

Михаил Дмитриевич склонился над огоньком, словно бы по привычке прикрывая его от ветра ладонями.

— Эх! Хорошо!

— Э-э, дядя. У тебя бумажка горит.

— Что? А, черт!

Подполковник выронил горящий листок и принялся дуть на обожжённые пальцы. Объятое огнём послание спланировало под лавку.

— Мать твою! Да что же это за невезуха такая! — выругался Михаил Дмитриевич спустя секунду, нагибаясь за упавшей бумагой. Увы, сразу достать ее не удалось — слишком далеко она улетела.

Локальный «пожар» тушили примерно минуту. С шутками и прибаутками. А когда борьба с огнём завершилась, выяснилось, что от письма остался только мелкий клочок, на котором уже ничего нельзя было прочитать. Всё остальное превратилось в тёмные свернувшиеся лохмотья. Смирнов лишь руками развёл и, извинившись перед литераторами, с удручённым видом вернулся в свой угол.

— Ну как же так, Михаил? Ну так же нельзя, — упрекнул его вставший из-за стола Синицын. — Это же единственное доказа…

— Извини, Шура. Так получилось, — прервал его подполковник. — Да ты не волнуйся. Это всего лишь бумажка.

— Как это бумажка? Это же не просто бумажка. Это… это… — возмущённый профессор не находил слов, чтобы выразить своё возмущение наплевательским отношением оппонента к внезапно возникшей проблеме.

— Это. Просто. Бумажка, — отчеканил Михаил Дмитриевич, глядя в глаза учёному.

— Мне бы ваше спокойствие, — буркнул Шурик, плюхаясь на своё место. — Впрочем, вы правы. Сгорела и сгорела. Чёрт с ней. Главное, чтобы в голове всё осталось.