Евгений Щепетнов - 1972. ГКЧП [СИ]

Само смешное – я ведь и правда с другой планеты. Не с этой. Из другого мира. С Земли-дубль. Так что доктора почти что и не ошиблись. А вообще – пусть что хотят думают, по большому счету мне все равно.

Медленно, едва переставляя ноги, подхожу к Ольге, до подбородка накрытой простыней. Теперь лицо подруги розовое, не бело-синюшное, как это было раньше. Щупаю пульс – ровный ритм работающего сердца. Откидываю простыню, смотрю на то место, где должны быть входные пулевые отверстия. Вместо них – два розовых пятнышка. Кладу руку на грудь и с облегчением чувствую толчки: Тук! Тук! Тук! Сердце стучит! Живем!

На глаза накатываются слезы. Слабый, да. Пока это Гомеостаз уравнял наши группы крови – пришлось шибко потрудится, потерпеть. Кстати – и Оле досталось. Похудела, стала похожей на худенькую малолетку пятнадцати лет от роду, а не на взрослую, рожавшую женщину. Впрочем – как я и думал. Все получилось так, как спланировал.

Я наклонился и поцеловал Олю в губы. Как будят спящую царевну? Нет, в оригинале, конечно, меры гораздо более действенные и проникновенные, но я все-таки ограничусь поцелуем. Свидетелей много, а мне не нравится заниматься этим при свидетелях. Советами замучают. Да и слабоват я сейчас для энтого дела.

И вдруг…Оля улыбнулась! Улыбнулась и открыла глаза!

– Мне приснился сон, что я… – начала она, облизнув губы, и вдруг глаза ее расширились – Так это был не сон?! О господи… А ты такой худой, такой измученный! Бедненький…

Она подняла руки, попыталась меня обнять, но не смогла – руки бессильно упали назад. А я стоял и смотрел, стоял и смотрел, и глаза у меня жгло. В душе усталость и покой. Не знаю, что там впереди будет, может нас все-таки убьют, но я сделал то, что сделал – вернул свою женщину с того света. И теперь скажите, что я не Орфей, ведущий свою Эвридику из царства Аида!

За окном вдруг заколотил пулемет, к уже работавшим автоматом присоединились еще несколько стволов, и…вдруг все затихло. Совсем затихло – ни выстрелов, ни криков. Кто победил? Этот вопрос занимал меня сейчас в первую очередь.

– Где мое оружие? – спросил я, и хирург молча указал в угол, где лежал пояс с кобурой, и прислоненный к стене стоял старый добрый АК с деревянным прикладом. "Весло" – как называли его в моем мире. И рядом, на полу – три магазина к нему.

Ну что же…пробьемся! Не для того мы сейчас победили смерть, чтобы так просто ей сдаться! За дверью шаги. Я подхватываю калаш, левой рукой привычно передергиваю затвор, сняв автомат с предохранителя – готов! Кто бы ты ни был – заходи осторожно и сделай так, чтобы я не прострелил тебе башку. Я ведь не промахиваюсь. Никогда!

– Эй, народ! Не стрелять, свои!

Дверь тихо открылась и в щели между дверью и косяком показалась голова капитана Головлева. Он улыбался, а у меня вдруг на лбу выступила испарина. Вот же черт, напугал! Я сейчас не в той форме, чтобы отбиваться от толпы супостатов.

– Мадам, пожалуйста, опустите пистолет, моя голова не заслуживает еще одной дырки! – ухмыльнулся капитан во все тридцать два белых зуба, и я оглянулся назад. Ольга стояла держа в руках "Стечкин", и вполне так уверенно держала – ноги чуть согнуты, обе руки вытянуты, тяжелый пистолет если и подрагивает стволом, то совсем не так уж и сильно – на таком расстоянии точно не промахнется. Ольга всегда стреляла очень даже недурно.

Кстати, не раз замечал – женщины часто стреляют даже лучше мужчин. Они…как бы это сказать получше…усидчивее, что ли. Спокойнее. Выбрать цель, спокойно нажать на спуск – бах! Готово!

У "духов" было много снайперш. Большинство – из Прибалтики. Так называемые "белые колготки". И это совсем не легенда – я сам видел одну такую. Вернее – то, что от нее осталось. Был у нас один парень, кликуха "Гинеколог". Кликуху он получил позже. Когда взяли подраненную снайпершу из этих самых "белых колготок", он забил ей в вагину гранату со сработавшим замедлителем. И отбежал в укрытие. Куски нижней половины снайперши потом висели на кустах. Отвратительное зрелище.

Я против такого "развлечения", хотя и могу понять таких парней. Снайперши славились своим коварством – они вначале подстреливали одного нашего бойца не до смерти, так, чтобы он медленно умирал и просил о помощи, а потом стреляли в тех, кто шел его спасать. Так набивали до десятка "целей". За каждого "духи" им платили денег. Бывшие биатлонистки и спортивные стрелки из Прибалтики хорошо стреляли.

Нет, жалости к ним у меня никакой, к этим снайпершам. Попадись они мне – пристрелил бы не задумываясь. Они враги, коварные, подлые, и сантименты тут не к месту. Но опускаться до уровня зверей-"духов" – это ниже моего достоинства. Я не буду мучить просто ради мести. Наверное – не буду. Я даже не знаю, что может заставить меня поступать ТАК. Вот если ради добычи сведений, экспресс допрос третьей степени – тут другое дело. На войне – как на войне.

Ольга шумно выпустила воздух – ффухх! – и часто задышала, опершись на мое плечо и прикрыв глаза.

– Ты когда успела взять пистолет? – удивился я, и тут же забыл о своем вопросе, перейдя к главному – Головлев, что там, на улице? Что с нашими?

– Победа! – просиял он, и тут же потускнел – Трое легкораненых, один тяжелый. Аносов.

– Что – Аносов?! – похолодел я.

– Тяжело – Аносов. Щас принесут сюда. Оперировать нужно. Снайпер свалил. Целил в сердце, попал в легкое, очень тяжело. Сейчас его принесут.

И точно – в коридоре забухали сапоги. Через минуту в кабинет ввалились четверо бойцов, которые тащили на одеяле окровавленного, с розовыми пузырями на губах Аносова. Полковник, а ныне генерал – умирал. Он был в сознании, и тем хуже это было для него. Старый вояка – он понимал, что живет последние минуты, и на лице его был только покой. "Я сделал все, что мог! И свой долг я выполнил!"

– Группа крови – какая? – крикнул я, наклоняясь к Аносову – ну?! Говори! Какая группа?!

Аносов попытался что-то сказать, но в глотке у него забулькало, и глаза закатились. Все! Трындец!

– На стол его! – рявкнул я выпрямляясь и роняя на пол свой автомат – Ты! Подключаешь меня к нему! Определишь группу крови! Ты! – оперируешь, пока он подключает! Быстро! Ну?! Шевелитесь, мать вашу…!

Раздеваюсь, сбрасывая с себя одежду – донага. Другой одежды нет, а лежать потом обгаженным как-то и не хочется. Хотя скорее всего у меня и это уже не получится – я чист, как стеклышко. Давно не ел, а пил только внутривенный раствор глюкозы.

И все заново. Все! Опять! Заново!

Боль в руке. Слабость. Запах спирта. Звяканье инструментов. Голоса. Темная пелена перед глазами.

Плохо. Мне очень плохо. Очень. Я слаб и беспомощен. Я – не человек. Я – хранилище "живой воды".

Если кто-то чужой об этом прознает, если расскажут сильным мира сего…интересно, не сделают ли меня донором на всю оставшуюся жизнь? А что – вон было бы как здорово, посади меня на цепь, время от времени откачивай кровь и засандаливай себе в вену. Благо, что теперь у меня первая группа, которая идет всем группам подряд без исключения. И омолаживайся! И здоровей!