Владимир Аренев - Ведьмачьи легенды

Поэт много чего не замечал. Например, того, что тяжёлый медальон с волчьей головой на груди ведьмака поднялся и натянул цепь параллельно земле, а потом и вовсе устремился ввысь!

Это означало, что магия зашкаливает.

Даже Геральт приподнялся с лавки, чтобы вместе со всеми устремиться к выходу. И опомнился только на площади, кишащей народом.

Одноглазый Орфей бросил весь свой инструментарий и с одной только дудочкой возглавил шествие.

Изо всех домов вольного города Первограда выбегали люди – счетоводы, конторщики, ремесленники, женщины с выводками детей. Стражники бросали свои посты, выстраивались в колонны по трое и, печатая строевой шаг по булыжной мостовой, присоединялись к процессии.

Замыкали шествие бездомные собаки и домашние гуси.

Геральт уже потерял Лютика в толпе, только Эсси, отшвырнув свою кифару, всё ещё цеплялась за рукав ведьмака и повторяла:

– Правда ведь, он прелесть? Правда ведь, он прелесть?

Людской поток выплеснулся за ворота, прихватив стражников-лихоимцев, и потянулся по дороге.

Время от времени Одноглазый Орфей оглядывался, снова подносил к губам дудку – и дивная мелодия вливала в людей новые силы…

Потом Помпей Смык свернул с тракта и повёл народ лугом.

– Люди, куда вы? – кричал Геральт. – Остановитесь! Там же болото! Чёрная трясина! Кикиморы!

Но никто его не слышал.

Он кое-как выбрался из толпы (были уже спотнувшиеся и затоптанные) и побежал сбоку, приговаривая:

– Так вот где вынырнула дудка Крысолова! Вот чего ждали грабители в корчме, отчего осторожничали! Вот зачем телеги и фуры! Вот почему этот мерзавец напялил высокие сапоги!

Ведьмак прибавил ходу и вскорости нагнал Помпея Смыка из Моветона по прозвищу Одноглазый Орфей.

– …Вот же чернильные души! – возмущался Лютик на следующий день. – Мы их город спасли, не дали умыкнуть сокровища банковских подвалов, домашнее добро сохранили, помогли переловить лиходеев, которые уже грузили скарб на повозки! Да что там деньги и прочие бебехи! Мы самих людей сберегли, ведь все перетонули бы в трясине! Там же и дети были! И вот благодарность!

– Да ты и сам пребывал среди спятивших горожан, – сказал ведьмак. – Тоже мне, поэт-вольнолюбец. Попёрся незнамо куда за первым встречным… Ваше счастье, что хоть я сохранил ясную голову. Кое-как отобрал у вашего кумира его дудочку… Хотя ты прав. Ждать благодарности от денежных мешков не приходится.

Геральт растерянно крутил в руках кусок пергамента. Сей документ давал его обладателю пожизненное право на беспроцентный кредит в любом банке, ломбарде либо ссудной кассе вольного Первограда. Не более того.

– Слушай, – сказал Лютик. – А что, если взять да исправить слово «беспроцентный» на «безвозвратный»? Знаешь, как я рекомендательные письма умею подделывать!

Ведьмак расхохотался.

– Кто же такой грамоте поверит? Безвозвратный! Да у них очи от ужаса повылазят! Скажи спасибо, что я хоть фонд фестиваля у этих выродков отспорил…

– Ага, – сказал поэт. – Отспорил и поделил между всеми участниками. А ведь первая премия, по совести, только моя!

– Конечно, дружище, – сказал Геральт. – Ведь ты у нас безумно талантлив, коллега! А что касается меня, то я хочу как можно скорее убраться из этой унылой помойки. Поэтому подниму тебя до света. Не желаю видеть плоды здешнего правосудия…

…Но друзьям не повезло. Когда на рассвете они выезжали из городских ворот, первоградское правосудие уже свершилось. И на плоды его поневоле пришлось полюбоваться.

Судьи поделили всех арестованных бандитов на везучих и невезучих. Везучих повесили, невезучих посадили на колья. Казнили всех – людей, краснолюдов, гномов-мародёров и одного полуэльфа.

Голову Помпея Смыка прибили над воротами. В здоровый глаз ему вколотили обломок волшебной дудочки.

– Жаль, – сказал ведьмак. – Так и не узнал я, где Одноглазый Орфей добыл этот легендарный артефакт. Тайна следствия, понимаешь… Вот всю жизнь так: справедливость восторжествовала, а всё равно блевать хочется…

– Pereat mundus et fiat justitia, – вздохнул поэт. – Кстати, как ты сам-то уберёгся от колдовских флюидов?

– Во-первых, у меня нет слуха, и ты это знаешь, – сказал Геральт. – Во вторых, я предохранялся.

– Как?

– А вот так, – сказал ведьмак и сложил пальцы знаком Факъю.

– Лютик, – Эсси подбросила на ладони камешек и кинула его в воду – плашмя, так что он завертелся вокруг своей оси и несколько раз скакнул по воде, оставляя серию мелких расходящихся кругов, – хоть мне-то не ври. Ну, какой ты виконт?

– Виконт, Куколка.

Лютик тоже пошарил по шершавым стыкам мола в поисках подходящего камешка. В щелях между крупными камнями стояла вода: шторм прошел совсем недавно и волны щедро обрушивались на истертые ветрами зеленоватые глыбы. В лужицах – теплых, не то что море в этот сезон – плавала и ползала всякая мелкая живность. Рачок бокоплав ущипнул его за палец, и Лютик сердито отдернул руку.

– Мой папа граф, а я его старший сын. Значит и я виконт.

– Это тебе мама сказала?

– Ну да… хм…

– Тогда ты в лучшем случае незаконный сын графа.

– Что значит, незаконный? Он бы меня признал. Если бы, хм… знал. Кстати, по маминой линии я тоже виконт, Куколка. – Лютик наконец-то подобрал подходящий камешек, плоский и гладкий, – потому что мама была старшей дочкой старшего сына старого графа. Моя бабушка – камеристка ее сиятельства.

– Лютик, ты байстрюк. Совершенно чистокровный байстрюк, впрочем.

– Вот тут ты ошибаешься, Куколка, – благодушно возразил Лютик, – они тайно обвенчались. Бабушка Лоиса и старший сын старого графа. У мамы до сих пор хранится брачная грамота из храма Мелиталэ… Такая уже… потрепанная… Но старая графиня, вот кто была настоящее чудовище… она берет мою юную бабушку… как бы прогуляться на крепостную стену. И там, как бы случайно…

– Сталкивает ее вниз? – предположила Эсси. Она сидела на молу и болтала в воздухе изящными башмачками с пряжками в виде цветов.

– Да! – воскликнул Лютик, гордясь таким фактом семейной биографии, – да! Она ненавидела ее за молодость и красоту. И потом, они уже подыскали своему сыночку такой молоденький, пухленький денежный мешок… А мою бедную маму, эту беззащитную крошку… Они подбросили в храм Мелителэ… в расшитых серебром пеленках! Но молодой графский сын, совершенно деморализованный алчными и бездушными родителями, успел засунуть в эти пеленки тайный…

– Лютик, – вздохнула Эсси, сдув заодно с левой брови знаменитую прядку, отчего Лютику стал виден ее синий глаз, чуть прищуренный (как, впрочем и другой) от острого морского света, – пеленки не расшивают серебром. Это жестко. И не гигроскопично. Будут потертости. Потница.