Владимир Аренев - Ведьмачьи легенды

– Я думаю, мама умирает, – рассуждала девочка, топоча по гладким блестящим спинкам булыжников, – и я останусь сиротой. Тетя Агата сказала, что я буду когда-нибудь богатой наследницей.

– А папа? – осторожно осведомился Лютик.

– Папа уже умер, – пояснила девочка. Лютик так и не понял, умер папа только вот сейчас, или отошел в иной мир давно, но выяснять не стал.

– Бедняжка, – сказала Эсси и шмыгнула носом.

– Сирот все жалеют, – девочка доверчиво вложила ручку в ладонь Лютика, – дают конфеты и все такое.

– Будем надеяться, – неопределенно сказал Лютик, – будем надеяться.

– И гувернантки к ним не ходят, – мечтательно сказала девочка.

– Детка, – сказал Лютик, – помолчи, а?

Где-то совсем близко звякнуло, осыпаясь, стекло. Мародеры явно не желали дожидаться вечера.

И правда, ведь можно и не дождаться. А у меня только лютня и две бабы, причем одна совсем малышка. Правда, на таких тоже найдутся любители.

– Пошли быстрее, – Лютик стиснул нежную ручку чужой девочки и прибавил шагу.

– Лютик, что там? – забеспокоилась Эсси.

– Я думаю, нехорошие люди, – рассудительно сказала девочка.

– Верно, – согласился Лютик, ища глазами подходящее укрытие, – нехорошие люди.

– А разве вы их не убьете?

– Чем? – сухо спросил Лютик, – вот этой лютней?

– А кинжала у вас разве нет? Мне гувернантка читала про приключения благородного разбойника Орландо. Этот Орландо, когда на него напали целых десять неблагородных разбойников…

– Помолчи, пожалуйста, – сквозь зубы сказал Лютик. В тени массивной, сложенной из камней ограды, он застыл, другой, свободной рукой сделав знак Эсси, чтобы она тоже остановилась, и прислушался.

Звон стекла раздался снова, но уже чуть дальше. Еще дальше. Потом – дальний женский крик.

– Ну чего ты от меня хочешь, чего? – уныло пробормотал Лютик, поймав взгляд Эсси.

– Ничего, – та чуть пожала плечами.

Я не ведьмак, думал Лютик, пытаясь смирить колотящееся сердце. Я не борюсь с чудовищами. Не вступаюсь за слабых и угнетенных. Я трусоват, если честно, но поэту можно быть трусоватым. Специфика профессии. Слишком развитое воображение. А война никогда не кончается. И все чаще и чаще чудовищами оказываются люди…

– Они же тоже обречены, – печально сказала Эсси, – неужели они этого не понимают?

– В том-то и дело, что понимают. Пошли. Только тихонько. И держись ограды, Эсси. Видишь, какой густой плющ…

– Уже скоро, – сказала девочка, – а мы прячемся, да? Благородный разбойник Орландо тоже прятался. Когда его преследовали слуги барона Чернолесского… Он вырыл себе такую маленькую пещерку… своим кинжалом… А доктор тоже красивый. Почти как благородный разбойник Орландо. Только старый. Вроде вас.

– Вот спасибо, – рассеянно отозвался Лютик, прислушиваясь к дальним шумам. Черный дым, валящий из ремесленных кварталов, уже стоял плотной стеной, и хотя еще не добрался сюда, вверх, благодаря вечернему бризу, в воздухе ощутимо пахло гарью.

Доктор оказался молодым и красивым – каким и положено быть доктору богатого квартала, у него были роскошные, однако, аккуратно подстриженные кудри и роскошный жилет. Выезд у него был тоже роскошный, прекрасная пара, подумал Лютик, прекрасная. И он как раз садился в коляску. Коляска была тоже неплохая, хотя и без особых излишеств.

– Драпаете? – Лютик заступил дорогу и взялся за удила – делаете ноги? Рвете когти?

– А что прикажете делать? – доктор моментально оценил ситуацию и выбрал доверительный тон. Голос у него тоже был красивый. – Это чума. Причем свирепая. О такой я и не читал даже. Стопроцентная смертность. Им уже не поможешь.

– Но облегчить страдания…

– Вы вообще-то кто? – хмуро спросил доктор.

– Поэт. Какая разница?

– Ну так вы должны болеть всей болью мира. А тоже драпаете.

– Я не клялся врачебной клятвой…

– В задницу клятву, – доктор покосился на лежащий на сиденье кнут, – говорю же, им не поможешь. Никому не поможешь.

– Сударь! – девочка отпустила руку Лютика и выбежала вперед, – господин доктор! Вы помните меня? А я вас хорошо помню. Вы приходили к моей маме! Я Мисси Гольдбах!

– Как же, деточка, помню, – доктор явно про себя желал, чтобы у Мисси Гольдбах была не такая хорошая память.

– Мама больна, – тараторила девочка, явно обрадовавшаяся при виде знакомого лица, – а служанка куда-то делась. Я думаю, умерла. Или убежала. Я хотела послать за вами, а тут эти добрые люди любезно предложили проводить меня, хотя было так страшно, так страшно…

– Все это очень интересно, – доктор осторожно потянул вожжи, поскольку Лютик все еще не отпускал удила, – но я тороплюсь, детка…

– Вы совсем сволочь? – тихо спросил Лютик.

– А вы? – так же тихо спросил врач, глядя ему в глаза.

Потом, помедлив, сказал:

– Ладно. Знаешь что, детка… Закатай рукавчик. Поверни ручку вот так…

– Зачем?

– Это… в медицинских целях. Вроде, чисто. Нет, определенно чисто. Ладно, полезай сюда.

– Вы… – девочка задохнулась от восторга и машинально сделала книксен, – возьмете меня с собой? В коляске? Правда?

– Она богатая наследница, – задумчиво проговорил доктор, обращаясь к Лютику, – и скоро войдет в возраст.

– Тетя Агата, – подтвердил Лютик, – тоже так говорила.

– Там деньги в Нильфгаардских банках. И немалые. Если удастся подтвердить права на наследство… Мой брат – стряпчий.

– Вы правда на мне женитесь? – девочка тем временем деловито вскарабкалась на подножку, и уселась, расправив складки накрахмаленной нижней юбки.

– Со временем, – рассеянно сказал врач.

Лютик отпустил удила и отступил в сторону. Врач вздохнул и подобрал вожжи.

– Я не совсем безнадежный негодяй, – сказал он тихо, – но они обречены. Мой помощник сегодня не пришел. Аптекарь… в общем, ясно.

– Ага, – брезгливо согласился Лютик, – ясно.

– Тогда прошу прощения, мэтр. – Врач тронул коляску. – И вы, сударыня. Остаюсь вашим поклонником.

Они смотрели, как экипаж все быстрее несется по мостовой. Доктор отлично управлял парой, копыта слаженно высекали искры, и девочка, обернувшись, махала им ладошкой, пока не скрылась за углом.

– Она что, совсем не жалеет? – удивилась Эсси. – Что оставила умирающую мать?

– Потом, лет черед десять. Когда отрастит совесть. Если отрастит вообще. Ну и если выживет конечно.

– Это… какое-то маленькое чудовище!

– Просто ребенок. Ты идеалистка, куколка. Всегда была идеалистка. Это и по песням твоим видно. Я всегда говорил тебе, цинизм, это как перчик… без него пресно. А ты…

– Ох, да помолчи.

Запах гари теперь чувствовался отчетливо, потому что пылало уже неподалеку, над одним из особняков поднимался столб трепещущего от жара мутного воздуха.