Владимир Аренев - Ведьмачьи легенды

– За приют и ласку, за хлеб и вино они подарят нам песню! Просим! Просим!

– Просим! – захлопали в ладоши пирующие.

– Я… – Эсси не плакала, но в глазах стояли слезы, в которых вспыхивали огни факелов, – я не могу…

– Согласитесь, – в голосе председателя была чуть заметная насмешка, – это неблагодарно с вашей стороны! Вы сидите у нас в гостях, пьете наше вино… вы же, в конце концов, всего лишь наемные артисты, дорогая моя. Лицедеи.

Эсси молчала, размазывая пальцем по скатерти винную лужицу.

– Коли не хотите петь, мы любезно попросим вас вон отсюда, – председатель значительно поглядел на Лютика, – нас пока что обходят стороной, а там, сейчас неспокойно, знаете ли…

Курва, подумал Лютик, только бы дотянуть до утра. А может, хрен с ним, в темноте мы ничего не видим, но и нас не видят. Хотя, какая тут темнота, вон как разгорается… Ночь – время демонов. Днем люди еще хоть как-то блюдут себя, впрочем, и то не все. А он совсем псих, этот председатель, это уж точно.

– Эта дама, – начал Лютик осторожно, – только что потеряла…

Эсси вытерла нос тыльной стороной руки и выпрямилась.

– Я спою, – сказала она спокойно, и, обернувшись к Лютику, расчехлила лютню, – давай Лютик, покажем им.

Лютик тоже встал, отодвинув стул, и поставив на него ногу.

– Давай, куколка. Чтобы небу стало жарко. Хотя ему и так жарко.

Эсси положила пальцы на струны.

Запела она низким грудным голосом.

Отозвался Лютик.

Выводила Эсси.

Соловьем разливался Лютик.

А написать бы эдакую драму в стихах, думал он тем временем, чтобы ночь и факелы, и эта страшная веселая компания, и это председатель, и пускай он сочинит что-то такое… что будут помнить всегда, не графоманию какую-нибудь, а прекрасный, величественный гимн в честь чумы, и пусть его поразит раскаянье, и чтобы бледные, воздетые к черному небу руки, и отчаянье, и презрение к смерти… великая же будет вещь!

Теперь они пели вдвоем!

Эсси заставила струны выдать особенно замысловатый пассаж, и оба они с достоинством раскланялись под аплодисменты пирующих.

– Милая вещица, – снисходительно сказал председатель, – это откуда, позвольте спросить?

– Дуэт Цинтии и Винтревена из «Тщетных упований», – пояснил Лютик.

– Неплохо, неплохо… А автор кто?

– Я.

– Очень мило, – повторил председатель, – и еще раз широко повел рукой, видно, это был его излюбленный жест, – благодарю и прошу к столу.

– Сражен вашим гостеприимством, – сквозь зубы сказал Лютик, – садись, Эсси… Эсси?

– Это ваше дело, – Лютик упрямо наклонил голову, – хотите, умирайте здесь. За этими чертовыми столами, мордой в салатах. А я пошел… может еще успею донести ее…

– Воля ваша… Но вас убьют на улице.

– Никто не посмеет нас тронуть. Никто не подойдет. Я знаю людей не хуже вашего.

– Но вы представляете, что сейчас творится в госпитале?

Идиот, подумал Лютик. Я прекрасно понимаю, что творится в госпитале. Наверняка оттуда бежали все врачи. И санитары бежали. Но вдруг… вдруг хотя бы кто-то остался? Я должен сделать все, что смогу. Все, на что способен. Иначе… курва, как мне жить дальше?

Эсси лежала у него в руках, охватив его за шею, и ее объятия постепенно слабели.

Ну вот, уныло подумал Лютик, тяжело ступая по гладким, вытертым камням пустынной мостовой, теперь я наверняка заразился.

– Что ты, куколка? Что ты сказала?

Ему пришлось склониться ухом к ее губам, чтобы расслышать невнятный шепот.

– Лютня. Моя лютня!

– Вот она, куколка. У меня за спиной.

– Ты не… бросишь меня, Лютик?

– Нет, куколка. Мы же вместе. Цинтия и Винтревен… Как же я буду без тебя петь этот дуэт? Погоди, все закончится, мы наймем экипаж, и…

– Я хочу в лес. Там так тихо. Зеленый мох, и… родник. Такие камни, серые, с красными прожилками, и из них бьет, прямо из камней…

Они натолкнулись на компанию мародеров, которая при виде их молча расступилась, освободив дорогу. Один из мародеров снял помятую шапку и так и стоял, пока Лютик с его грузом не скрылся за поворотом.

Потом Лютике прошел мимо темной бесформенной груды, из которой торчали белеющие руки и ноги и мимо деловитых людей с ведрами смолы и факелами, направляющихся к этой самой груде…

Все вокруг казалось каким-то прозрачным и хрупким, словно мир был заполнен стеклянной массой и не совсем настоящим. Как будто это был дурной сон, и если проснуться, все будет по-прежнему. Или как будто реальность вдруг разветвилась, и в этой тьме надо было нащупать правильную тропинку, ступив на которую, можно оказаться в мире, где чумы не было и нет, и Эсси завтра наденет это свое голубое свадебное платье.

Госпиталь был единственным освещенным зданием во всей округе. Факелы трепетали на ветру, освещая мощеный двор, сейчас застеленный наспех грязными простынями – на каждой темнело чье-то тело. Кто-то метался в жару, кто-то лежал совсем неподвижно. Огибая квадратики простыней, Лютик пронес Эсси внутрь, однако тут же пожалел об этом – здесь тела лежали уже друг на друге.

– Здесь… есть кто-нибудь! – крикнул он, высвобождаясь от чьих-то пальцев, вцепившихся ему в щиколотку, – доктор!

Белая фигура появилась из полумрака бокового коридора, и Лютик в ужасе вздрогнул, чуть не выронив бормотавшую что-то в бреду Эсси. Но потом с облегчением вздохнул – к нему приближалась крупная, спокойная женщина в когда-то белой робе сестры милосердия. Ее круглое доброе лицо казалось настолько неподходящим к окружавшему ее кошмару, что Лютику на миг захотелось уткнуться ей в плечо и заплакать. И чтобы она гладила его по голове, и обещала, что чума вот-вот прекратится и все будет хорошо.

Потом он узнал ее. Она еще больше раздалась и отяжелела, но он узнал ее.

– Иоля?

Она близоруко прищурилась, всмотрелась…

– Лютик?

– Иоля! – он хотел броситься к ней, обнять, но на руках у него лежала Эсси, и Эсси с каждым мигом становилась все тяжелее. – Что ты здесь делаешь?

– Я работаю у господина Мило Вандерберга, хирурга, – с достоинством сказала Иоля, – я помогала ему в полевом госпитале, и поняла, что это – то, чего я хотела всю жизнь. Помогать людям. Так что матушка Нэннеке меня отпустила и благословила, а господин Мило Вандерберг был так добр, что согласился взять меня к себе, хотя опыта у меня никакого и не было.