Владимир Аренев - Ведьмачьи легенды

– Чушь! – Низушек яростно отмахнулся коротенькой лапкой, – низушки не болеют вашими дурацкими болезнями. Я просто устал. Просто устал. А вы… ну, просто посидите с ней. Уже недолго. Вам ничего не грозит, а ей будет легче. Все безнадежно… безнадежно…

Он, что-то бормоча побрел по коридору, натыкаясь на лежащие на полу тела. Иоля побежала за ним.

– Лютик!

Он обернулся. Эсси открыла глаза – они были сухими и блестящими.

– Да, Эсси.

– Лютик, я очень… обезображена?

– Нет, Эсси. Лицо чистое. А остальное… ну, пройдет.

Он присел на край кровати.

– Не пройдет, Лютик. Наверное… знаешь, так наверное, лучше. Я так устала. И так хорошо, что ты рядом. Я думала… Думала, ты бросишь меня, Лютик. Я думала, я тебя знаю. Думала ты трус.

– Ну, да, – согласился Лютик, и погладил ее по голове, – вообще-то.

Она говорила совсем тихо и рука ее теребила медальон на серебряной цепочке. Жемчужина в серебре с лепестками как цветочек. И почему это вот такие хрупкие возвышенные женщины без ума от брутальных мужиков?

– Ты… обещай мне знаешь что?

– Что, Эсси?

– Что… не оставишь меня тут. Я хочу в лес. Там… тихо.

– Я отнесу тебя в лес, Эсси. Обещаю.

– Тогда… хорошо.

Она успокоено закрыла глаза, потом вдруг открыла их опять.

– Лютик, хочешь я тебе скажу что-то… чего никогда не говорила. Но теперь можно.

Она поманила его слабой рукой, и он нагнулся, приложив ухо к его губам. Даже сейчас, среди больничной вони, в густом духе испражнений и хлорной извести, он различил легкий аромат вербены.

– Да, Эсси?

– Эта твоя шапочка с пером… она чудовищна.

Потом она закрыла глаза и больше их не открывала.

«Лютик пронес ее на руках между сжигаемыми на кострах трупами и похоронил далеко от города, в лесу, одинокую и спокойную, а вместе с ней, как она и просила, две вещи – ее лютню и ее голубую жемчужину»

Неподалеку от холмика со свежеуложенным дерном и кустиком нарциссов, желтеющих в изголовье, Лютик, сидя на поваленном дереве, вскрывал ножом запечатанное письмо.

Дорогой сын! Мама еще бодрится, но очень хочет тебя видеть. После того, как Карлос погиб на ривских полях, она боится, что останется одна – бродячая жизнь, которую ты ведешь, очень ее тревожит. К тому же, хотя ты и уверяешь, что скрываешь свое настоящее имя, она боится, что твое занятие так или иначе бросит на него тень. Будущему графу негоже в обнимку с лютней побираться у порога богатых домов. Сынок, мы тебя очень ждем, я понимаю, в молодости каждый должен побродить по свету и узнать жизнь, но твоя молодость что-то слишком уж затянулась.

Приезжай, ждем и скучаем.

Отец.

Лютик поднял голову.

Она подошла бесшумно, она умела ходить бесшумно. Лес был ее домом.

Подошла и села рядом.

Он аккуратно сложил письмо, спрятал его в конверт и затолкал обратно в карман.

– Есть хочешь?

Лютик кивнул.

Торувьель развернула чистую тряпицу, достала хлеб и подсохший кусок сыра, и аккуратно настругала ломти внушительным острым ножом.

– Воды я не взяла, – сказала она, – там грязная вода. А тут есть родник меж камней. Буквально в двух шагах. Слышишь, как поет?

– Да, – сказал он, – слышу.

Они помолчали.

– Что, – спросил Лютик, прожевав кусок, – твои так и не пришли?

Она молча покачала головой.

– Ну, еще придут. У тебя полно времени. Целая вечность.

– Thaess aep.

– Молчу-молчу.

Она, охватив колени руками и опустив на них подбородок, какое-то время рассматривала зеленый холм. Потом подняла голову.

– И что ж ты теперь будешь делать, Taedh?

– Что делают барды? Буду петь… Сочинять новые песни. Ночевать по чужим домам. На постоялых дворах. Как всегда…

– Знаешь, – сказала она, – если петь дуэтом… обычно дают больше.

– Ну… в общем, да.

– Как ты посмотришь на то…

– У тебя слуха нет, – очень серьезно сказал Лютик.

Она раздула ноздри и свирепо поглядела на него.

– Ах ты…

Он усмехнулся.

– Cáelm, Sor’ca. Не горячись.

– Ты пошутил, да? – нерешительно сказала она.

– Слава небу. Наконец-то. Ну да, пошутил. Конечно, если петь вдвоем, дают больше. Знаешь дуэт Цинтии и Винтревена?

Она помотала головой.

– Сегодня вечером разучим.

Он встал, и подождал, пока она увяжет в узелок еду.

Повернулся к зеленому холмику.

– Va faill, Эсси, горлинка. Пойдем, Торувьель. En’ca digne. Пойдем дальше.

– Геральд, ты не мог бы вынести мусор?

– А?

– Милый, третий раз за день прошу. Четвёртого может не быть…

Геральд отлично знал, что это значит.

Нет, вовсе не то, что его ненаглядная Йенифер плюнет да по примеру терпеливых русских женщин вынесет мусор сама. Ага! Как же! Его супруга, как и всякая нормальная полька, скорее вынесет мозг мужу, чем мусорное ведро из дома. Геральд вынужденно отложил недочитанную газету. Откровения политиков России, США и Западной Европы, вновь и вновь создающих из независимой Польши буферное государство для обеспечения своих сиюминутных шкурных интересов, злило и восхищало одновременно. Сколько можно играть польским гонором?!

– Ну, ничего, – бормоча себе под нос, Геральд сунул ноги в тапки и подтянул живот. – Мы разрушили им Варшавский договор, теперь разрушим ЕС, или я не знаю родную Польшу… Слово «гонор» – вот ключевая точка развития всей нашей нации! Без гонора нет поляка!

Удовлетворившись этой противоречивой истиной, он поймал взгляд жены, посылавшей ему воздушный поцелуй с кухни, и, втянув носом запах магазинных фляков, вышел с ведром за дверь. В голове толкались высокие лозунги из той же газеты, строчки свободолюбивых стихов Адама Мицкевича, перекрываемых чеканным профилем Железного Феликса, и невнятные объяснения польских политиков об авиакатастрофе в Катовицах… Всё врут!

– Нас окружает хреновый мир. Поляки и русские говорят друг с другом на английском! Можно ли придумать больший бред для братских славянских народов?! Да, мы вечно собачимся, но это разборки между родственниками, и прочие не смеют лезть в наши дела! Меня, коренного поляка, какая-то вшивая Америка учит демократии?! Да их ещё Колумб не открыл, а наши гордые шляхтичи на сеймах сами выбирали себе королей, самым демократичным голосованием – саблей!

Геральд тупо уставился на люк мусоропровода с приклеенной скотчем бумажкой «Неисправно!». И что? Когда нас останавливали трудности?! От поднапрягся и рывком открыл люк – забито доверху. Из кучи мусора раздался подозрительный хруст. Мгновением позже показалась шипастая голова гнуса выпендрёжно-кусачего. Зубастая зверюшка, выведенная на средневековых свалках и до сих пор поджидающая у мусорных баков настоящую добычу. Чаще всего болтливых домохозяек, уже только дома обращающих внимание на отсутствие двух-трёх пальцев, а то и изрядного куска ягодиц.