Александр Забусов - Византийский узел [litres]

Сознание вернулось к Анатолию вместе с болью. Болела голова, болела правая сторона лица. Лежа с закрытыми глазами, он услышал неподалеку от себя спокойный голос Горбыля. Открыв глаза, скосил их в сторону голоса, руками определил, что его тело прикрыто шкурой, чтоб не замерз.

– Сашка! – хрипло позвал друга, услыхав радостное восклицание в ответ:

– О! Ё-моё, кажись, в себя пришел!

Сразу две головы склонились над Монзыревым, одна лысая, горбоносая, с красными от недосыпа глазами, другая нечесаная, бородатая, с разного цвета радужками глаз, один глаз был черным, другой – зеленым.

– Леха, я тебе говорил, что он живучий, как сто китайцев? А ты-ы, завтра оклемается, завтра!

– Здрав будь, боярин!

Сфокусировав еще мутный взгляд на втором человеке, Монзырев наконец узнал его. Нет, не человек перед ним, нежить. Леший собственной персоной склонился над ним.

– Встать-то помогите, обалдуи! Сашка, рассказывай, как это мы вырвались? Где мы сейчас?

– Ага-а! Сразу допер.

К лежащему Толику подтягивались усталые дружинники, все как один в рваных кольчугах и одежде, грязные, со следами ран и запекшейся крови, было сразу видно, как нелегко они пережили последний бой. Все уставились на усаженного, подпертого стволом березы боярина, плотным кольцом окружив единственного выжившего в сече вождя. Только теперь Монзырев рассмотрел, что его окружали не только соплеменники, но и люди Святослава. Их глаза выражали явный интерес по отношению к персоне полулежачего человека, косые взгляды иных бросались в сторону лешего, сидевшего рядом, не обращавшего внимания на людей.

Горбыль радостно, громогласно вещал:

– Эх, Николаич, как зажали нас, да с разных сторон, думал все, пришел лохматый северный лис! Не выберемся! Все поляжем! А жить-то как сразу захотелось! Ага, вот. Ты в беспамятстве, народ гибнет сотнями, оно и понятно, устали махаться против такой толпы, раненых много. Черножопые беснуются, лаются, горланят что-то непонятное на своем. Окружили, под мечи уже и соваться не хотят, издаля из луков расстреливают. Ну, в общем жопа наступила! Смотрю, ты дернулся, но в себя вроде и не пришел, а рядом с тобой знакомая пелена образовалась, серая такая, ну точно как тогда у северянской деревни. Терять нам было нечего, спросить не у кого. Вот я, не будь дураком, и скомандовал бойцам отход в пелену. Естественно, наш вороп первым пошел, для них уже дело привычное, своих раненых и убитых, кого смогли, унесли. Посмотрел, в обратку никто не выходит. Остальных, кто рядом воевал, туда почти силком загонял. Печенеги забеспокоились, почувствовали неладное, а понять, что происходит, не могут. Вот мы почти все сюда и вышли, тебя вынесли. Я последним уходил, правда, проход после меня еще некоторое время держался, а по нему чернявые отморозки полезли, да мы их на этой стороне качественно приголубили. Потом окно закрылось. Чуть расслабились, дух переводим. Гляжу, киевляне забеспокоились, повскакивали с земли, оружие похватали. Что такое, думаю? А это наш Леха приперся. И так сразу на душе радостно стало, выжили, от придурков степных оторвались, опять-таки Леха, если что, поможет.

– Попить дайте, – приложившись к баклажке с водой, Монзырев вытер грязным рукавом губы. Задал вопрос лешему: – Ты как тут оказался?

– Сказать по правде, даже не знаю, только вот потянуло что-то к этому месту. Вас всех нашел, тебя обиходил. Я тебя, Николаич, травками напоил, – леший заглянул в глаза Монзыреву, взвешивая его состояние через зеркало души. – Тебе покой потребен, седмицу на лавке полежишь, не думая ни о чем, здоровее прежнего будешь.

– Та-ак! А где это мы сейчас?

– Так городище ваше неподалеку, верст с десяток отсель, – леший махнул рукой в сторону опушки леса.

Поморщившись, Монзырев попытался встать, опершись на Сашкино плечо.

– Лежи… – Леший когтистой рукой припечатал его к стволу березы. – Рано тебе вставать.

– Князь где? – задал давно мучивший его вопрос.

Лица воинов посмурнели, разговоры заглохли, вокруг повисло гробовое молчание. Ответа уже было не нужно, все было сказано общим молчанием.

– Ясно!

– Николаич, ты не думай, мы его сюда уже мертвым внесли, чтоб печенеги над телом не глумились. Ему стрела в основание черепа вошла, сам знаешь, летальный исход… – Сашка вздохнул, словно чувствуя за собой вину в смерти князя. – Наш Пашка тоже погиб, вон они рядом лежат.

Горбыль указал рукой влево от себя. Кольцо воинов разошлось в стороны, сидящий Монзырев разглядел два десятка уложенных в ряд тел. Его глаза загорелись огнем, он встрепенулся, откуда и силы взялись. Уцепившись за Горбыля, с его помощью поднялся на ноги. Голова закружилась, слегка замутило, повело в сторону. Постоял, опершись о березу, продышался, сопровождаемый с обеих сторон Горбылем и лешим, неуверенным шагом приблизился к погибшим воинам. Помолчал, вглядываясь в спокойные, восковые лица. Не было сил склониться над Павлом, уже в прошлом весельчаком и балагуром, любимцем городковских отроковиц и просто другом. Ветерок бередил седой оселедец на макушке Святослава, под большим курносым носом в усах запеклась кровь, камни ушной серьги лучиками переливались, играли на солнце. Невольно в голову Монзырева пришло воспоминание из прошлого. Будучи из рода донских казаков, вспомнил объяснение деда Платона по поводу серег, еще кое-где носимых старыми дедами:

– Дай бог, внучок, чтоб в наших станицах старики носили по одной сережке в ухе до скончания веков. Это значит, что нет перевода казачьему роду. Серьга в ухе у казака говорит о том, что он старший в роду. А вот две сережки – это уже плохо, значит, последний из рода. Все, род может прерваться.

Вот и сейчас перед Монзыревым лежал старший в роду, и знал Толик, что с его уходом в стране начнется бардак – гражданская война. Княжичи, как бойцовые собаки, будут грызть глотки друг дружке.

– Прости, княже, не уберег я вас, – прошептал Анатолий. – И ты, Павлик, прости. Когда-нибудь однажды мы встретимся, я точно это знаю, обязательно встретимся.

Монзырев обернулся к молчавшим воинам и уже спокойным, уверенным голосом приказал:

– Лес рядом, собрать сухостой, срубить пару берез и сосен. Готовьте краду, в Ирий проводим братьев наших. Тризну отметим в Гордеевом городище.

Три сотни воинов, все, кто смог вырваться из лап печенегов, от берегов днепровской рони, устроили пышные проводы своему князю и погибшим в бою воинам. Когда языки пламени поднялись ввысь, а тела мертвых шелохнулись в огне, над полянкой пролетела стайка жаворонков.

– Видно, диды вышли родовичей встретить!

Загалдел народ, наблюдая за пролетом птиц.

– Сейчас подхватят души наших братьев и прямо в Вырий отнесут!

– Хороший сегодня день, Радуница! Повезло им.