Алексей «Рекс» - Революционер на паровом ходу

— Здесь на улице прохладно, — заметила она мелодичным голосом.

Ну вот. Всё кончено. Впрочем, и глупо было думать, что что-то могло начаться.

— Почему бы нам не продолжить нашу беседу в тепле? — продолжила она.

— Что?

— Я знаю тут неподалёку вполне приличный и очень тихий ресторанчик.

Карл судорожно сглотнул. Проклятье, ну почему расположение других людей к тебе всегда зависит от наличия денег в твоём кармане? Сам он вполне мог питаться похлёбкой за мелкую монету в захудалой харчевне. Но такую даму пригласить в харчевню? Это было бы верхом неприличия. А вот на то, чтобы соблюсти приличия, скромных финансов Карла не хватило бы.

— Знаете, — добавила она прежде, чем он успел придумать повод для отказа. — Я так часто туда заглядываю, что для меня там всегда забронирован столик. Я и сегодня собиралась туда пойти, но было скучно. Однако теперь вы меня развеселили, и я просто обязана оказать вам ответную любезность. И возражения не принимаются!

Она вскинула пальчик, в перчатке из тонкой кожи, и погрозила им перед носом Карла. Затем подошла ближе. Так близко, как не подходила к нему ни одна девушка. И позволила взять себя под руку.

Карл шёл, куда его вели, обуреваемый двумя противоречивыми эмоциями. С одной стороны его самолюбие несказанно тешило, что такая во всех отношениях прекрасная юная леди идёт с ним под руку. С другой, его рассудок уже прощался с дядюшкиным брегетом, который придётся продать за этот ужин в милом девичьему сердцу приличном ресторане. Из борьбы двух страстей, победителем вышла трусость, подсказавшая, что отказать даме решительно невозможно, ибо женский гнев есть самое страшное для мужчины. Кажется, об этом ещё писал какой-то философ. Так что он, Карл, не первый и не последний мужчина, вынужденно идущий на жертвы ради прихоти женщины. А раз такова судьба, то нет смысла горевать над ней. И, приободрив себя такими мыслями, он следовал, направляемый своей спутницей, уже веселее, пока скаредность его предков оплакивала неизбежно грядущую утрату последнего дядюшкиного наследия.

Они свернули с улицы в переулок и, через несколько шагов, оказались перед крыльцом с характерной вывеской. Швейцар раскланялся перед его спутницей, распахивая дверь. Лакеи приняли их одежду, развесив её в гардеробе. Так же молча, спутница провела его к дальнему столику, ограждённому диванами с высокими спинками. Она присела первой, знаком указав спутнику его место. Тому оставалось только повиноваться.

— Сейчас подадут кофе, — нарушила она молчание. — Не беспокойтесь о цене, за всё уплачено вперёд.

— Но…

— Никаких «но», — пресекла она возражения в зародыше. — Это ресторан моих друзей. Собственно, если вас это так волнует, то мне ничего не придётся платить. Вы не должны возражать мне.

— Но…

— Что ещё? — нотка недовольства мелькнула в её чарующем голосе.

— Я даже не знаю вашего имени, — ухватился он за последний довод.

— Ах это, — рассмеялась она, будто колокольчики прозвенели. — Друзья называют меня Роза. Настоящие друзья, — она произнесла это как нечто особенное и очень серьёзное, а затем вновь мило улыбнулась. — Теперь вы мой друг, и у вас нет причин для отказа. Ни единой! — она рассмеялась, довольная своей победой. — Так отбросьте все мысли об окружающих нас условностях. Будьте моим гостем. И расскажите мне о себе.

И она так обворожительно улыбнулась, что Карл подчинился её приказу. И принялся рассказывать о своих никому на свете не интересных злоключениях типичного студента-неудачника.

Сегодня в дискуссионной аудитории яблоку негде было упасть. Вся студенческая братия набилась сюда, а кому не хватило места на скамьях, те жались вдоль стен и даже у дверей жадно ловили каждое слово. На затихшей галёрке почтенные горожане с жёнами и дочерьми внимали каждому слову. Ещё бы, сегодня сам профессор Ханнеманн произносил речь. А оппонировать ему взялся какой-то студент-недоучка. Это обещало быть смешным.

— Из всего вышеизложенного, — провозглашал профессор. — Следуют логически непротиворечивые выводы. А именно. Вывод первый. Подобное лечу подобным. Лишь в том находим лекарство, что само вызывает симптомы, схожие с болезнью. Отсюда неизбежно следует вывод второй. Чем меньше доза, тем сильнее действие. Это известно нам из элементарной логики, каковую преподаёт мой коллега почтенный доктор философии Бопердюи, декан нашего университета, прошу любить и жаловать.

При сих словах Ханнеманн сделал паузу, картинно простирая руку в сторону декана, а тот поднялся и церемонно раскланялся, под аплодисменты публики. Конечно, аплодисменты предназначались не столько ему, сколько Ханнеманну. Но тот охотно делился блеском славы со своим начальством. И начальство это вполне устраивало.

— Теперь, позвольте продолжить, — вновь взял слово Ханнеманн, когда шум стих. — Как нас учит логика, сильное воздействие разрушает, среднее воздействие утомляет, слабое воздействие укрепляет. Из чего, вывод очевиден. Раз лекарство вызывает болезненный эффект, для успеха лечения нужна его самая минимальная доза. Чем доза меньше, тем лечебное действие выразительнее. Никто не сможет этого оспорить, за это и логика и результаты лечения. Здесь, в этом зале, на галёрке, я вижу многих, кто может лично подтвердить, насколько моя новая теория поиска лекарств верна и скольким больным она принесла исцеление. Друзья, я кланяюсь перед вами, что вы пришли повидать меня.

На этих словах профессор снял с головы квадратную шляпу и поклонился сидящим на галёрке. Оттуда послышались возгласы, мужчины вставали и кланялись с ответ, дамы утирали глаза платочками, девушки рдели от смущения, ведь сейчас в их сторону устремились взгляды всех молодых юношей снизу, из зала.

— Да здравствует профессор Ханнеманн, величайший целитель нашего времени! — выкрикнул кто-то.

Зал подхватил, восторженно превознося имя Ханнеманна.

Успех речи был полный.

В тот миг не нашлось бы дурака, дерзнувшего сейчас слово молвить против этого вселенского братства врача и его благодарных пациентов, умудрённого опытом учителя и его прилежных учеников.

Ан нет. Дурак нашёлся.

— С вашего, господин профессор, дозволения, — заявил он, поднимаясь на трибуну в центре зала, хотя Ханнеманн ещё не сошёл с неё. — А также, разумеется, с дозволения господина декана, господ прочих профессоров, тех господ на галёрке, коих я не имею чести знать…

На этом месте с галёрки донёсся ропот возмущения, среди которого явственно можно было разобрать слова «что за молодой нахал», а также некоторые ещё менее подобающие для произнесения в общественных местах. Но молодого нахала это не остановило. Он занял место на трибуне, едва не спихнув с неё Ханнеманна, и продолжал свою речь: