Владислав Савин - Красный бамбук [litres]

– Дрянь! – рубит Анохтин. – Как таким тварям вообще позволяют на свободе гулять? Я ж как ее увидел, то Алешеньке сразу сказал, чтоб к ней не подходил! А она ему голову вскружила, мерзавка! Товарищи, дорогие, ну поймите, может, там какие-то обстоятельства были…

Так поздно уже. Все эти вертеровские страдания – лишь для литературы. А в жизни все проще – есть черта, переступать которую нельзя ни при каких обстоятельствах. Потому что за ней – ты уже не человек. Ваш Алеша переступил, вы его не удержали. Мне жаль. Ну а остальные – тоже получат, в соответствии с виной.

– Права не имеете, – кричит Анохтин. – Алеше еще восемнадцати не исполнилось, он несовершеннолетний! И по закону, нельзя ему больше десяти! Тех к стенке, и мразь эту, Маруську, и ее братца-бандита. Но наш советский закон – он же гуманен должен быть к нашим советским людям. Учительницу – все равно уже не вернуть.

– Гражданин Анохтин, вы, кажется, не понимаете предмета нашей беседы, – говорит Руденко. – Поскольку дело, в котором замешан ваш сын, вызвало большой общественный резонанс, и письма от возмущенных граждан – настолько, что Генеральная прокуратура и Верховный суд вынуждены взять под свой контроль. Сейчас речь идет не только о вашем сыне, но и об оценке ваших действий, как коммуниста, пытающегося избавить от ответственности виновного в тяжком преступлении. Убийство, совершенное группой лиц, по предварительному сговору, с особой жестокостью и цинизмом, сопряженное с разбоем, – тут правильно сказано, это точно не на десять лет, а на высшую меру, однозначно. И в законе есть параграф, отменяющий верхний предел для наказания несовершеннолетних – обычно он применяется, как там записано, «в военное время, или же в местностях, находящихся на военном или чрезвычайном положении», но также и «в иных особых случаях, по указанию Верховного суда СССР». Я думаю, что товарищи от ЦК (взгляд в мою сторону) и Службы Партийной Безопасности (смотрит на Валю Кунцевича) возражений не имеют? Ну а в отношении ленинградского облсуда будет проведено отдельное расследование, с его стороны были лишь халатность и формализм, или что-то иное, более тяжкое. Если факт вашего давления на суд будет установлен – то я вашей судьбе, гражданин Анохтин, искренне не завидую!

Установят, куда денешься? Если дело такой характер приняло, что внимание с самого верха – то судьям куда спокойнее и безопаснее будет утверждать, что враг народа Анохтин их запугивал, давил, угрожал. Чем сознаться в собственной мягкотелости, сегодня я тебе услужу, завтра ты мне будешь полезен.

– Я его воспитывал, – упрямо повторял Анохтин, – в те разы, когда он в милицию попадал, я об него дома весь ремень обломал, Алеша неделю сидеть не мог на попе ровно. Товарищи, дорогие, ну как же это?! Один он у меня остался, больше никого, мать в сорок шестом умерла. Мне его отдайте, я с него по полной спрошу! Шкуру спущу, он не неделю, месяц только на пузе спать будет!

Гражданин Анохтин, вы не желаете согласиться с волей Партии и Генеральной прокуратуры? Что ж, я думаю, вполне уместным будет поставить перед ленинградской парторганизацией и обкомом вопрос о вашем исключении из рядов Партии. Поскольку коммунист – обвиняемым в таком деле быть не может.

– Что будет с Алешей? – спрашивает Анохтин. – Что вы с ним сделаете? Пусть лагерь, тюрьма. Но только не расстрел!

Игорь Викторович, вы так и не поняли, отчего ваш сын таким стал? Вы его таким воспитали. Ремнем в него правильные основы вбивали – и вышло, что своей собственной морали у него нет, которая по своему убеждению, а не из-под палки. И как только палку убрали, когда вы в командировке – значит, можно пускаться во все тяжкие, ведь уже не накажут! Хотели вы из Алеши коммуниста воспитать, а сделали раба, который под надзором умеет притвориться послушным, показать, что от него хотят, а как только надзиратель отвернется, так все дозволено. Растили коммуниста, а вышел коллаборационист, вроде фашистских полицаев, которые до войны прикидывались советскими людьми, а после немцам служили – и грабили, убивали, показывая свою истинную суть. Допустим, вернули бы вам сына, сделали бы вы ему очередное внушение, а дальше что? Встретится вашему Алешеньке другая Маруся, или кто-то вроде ее братца – и снова на дело пойдут, убивать? Зная, что добрый папа от тюрьмы отмажет. Все, поздно уже что-то менять – поезд ушел. И лично я совершенно не верю, что тот, кто свою старую учительницу ногами насмерть забил – может раскаяться и снова человеком стать. Кто черту переступил – уже не возвращаются.

– И вы тоже к этой черте идете, гражданин Анохтин, – подхватывает Валя. – Вы понимаете, что если бы вы первым своего сынка осудили, к вам не было бы никаких претензий? А еще и пожалели бы искренне, что у заслуженного товарища и выросло такое чмо. Но вы не осудили, а пытались правосудию помешать – значит, морально приняли на себя часть Алешиной вины. И даже тогда у вас был еще шанс отделаться строгачом с занесением – но вы решили упорствовать, спорить с ясно выраженной оценкой Партии, тем самым себя Партии противопоставив. Что ж, мы не Америка, где Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности людей на улицу вышвыривает – ни работы, ни жилья, под забором с голоду подохни. У нас, даже когда вы партбилет на стол положите, с должности вон, и номенклатурную квартиру придется освободить – пойдете хоть слесарем на завод, в СССР любой труд почетен, и место в общаге вам найдется. Себя вините, бывший командир штрафной роты, капитан Анохтин – что собственного сына воспитывали, как тот свой контингент. Не умеете иначе – ваши проблемы. Вот и получили – а как у поэта сказано:

Анохтин рот разевает, как рыба, вытащенная из воды. Положим, койко-место ему не грозит, жилищное строительство у нас развито, и рабочим-москвичам комнату дают, это приехавшим из провинции – койку в общем помещении. Но пусть помучается, мне его нисколько не жаль.

– Мне от сына надо было отречься? От единственного сына? Как в тридцать седьмом…

От виновного сына – чья вина абсолютно доказана. За что он получит все, что по закону положено. И Служба Партийной Безопасности особо проследит, чтобы в этот раз справедливый приговор был вынесен и исполнен. Вы лучше подумайте – это ведь вы своего сына приговорили. Вы сделали его таким – ведь это благодаря вам у вашего Алеши в семнадцать лет девушек не было вообще, пару раз знакомился, так вы браковали, «тебе не подходит». И за шаг в сторону – ремнем. Не желая видеть, что за внешним послушанием в вашем сыне – скрытый протест, жажда самоутвердиться и ненависть к вам, вы не знали, так дневник его прочтите. И что там же записано, «Софья Эдуардовна была единственной, кто выслушает и поймет» – вот только она его в доброте душевной чаем поила, и уговаривала, «он же твой отец, он старше, он прав» – чего он и ей не простил. Зато за Маруську свою цеплялся, первую свою женщину, от которой, по показаниям свидетелей, «такие флюиды, что мимо пройдешь, и уже хочется». Он ведь ее до последнего старался обелить, на себя все брал – потому что был уверен: ему, как несовершеннолетнему, высшей меры не будет. А на бутылке ее пальчики – и даже братец ее в итоге рассказал, что Алеша все не решался, и уже готов был встать и уйти, – так Маруся бутылку схватила и ударила первой, крича: «ну сделай хоть что-то, слизняк». Всех девушек отваживая, до того сына довели, что он уже за такую тварь ухватился. Вы во всем виноваты – с этим и живите теперь. Воспитывали сына, как своих подчиненных-штрафников, «главное, чтобы приказ был выполнен», а что у тебя в голове, плевать. А нельзя так, с близким человеком. Закручивали так, что сорвали резьбу – вот и рвануло.