Владислав Савин - Красный бамбук [litres]

Промолчу – не хватает еще перед этим распинаться! – что подумала я сама. У меня Владику уже одиннадцать, за ним Илюша с Оленькой подрастут, войдут они в «возраст противоречия», когда и я для них не авторитет, как воспитывать тогда? Не дай бог, так же упустишь, пытаясь оградить от всего плохого – но ведь и отпускать их полностью в «свободный полет» нельзя, вдруг по дури куда-нибудь влезут? Когда я после с Михаилом Петровичем своими опасениями поделилась – то ответил мой Адмирал:

– Да все просто, Аня. Надо, чтобы дети нас уважали. Как мой отец – который не дергал меня по мелочи, но был для меня авторитетом. И я знал, что всегда могу к нему обратиться, чтобы получить помощь – но лишь в том, что он бы одобрил.

Ну, буду стараться. Хотя я и так – при всей своей грозной репутации даже в ЦК и министерствах, не умею дома суровой быть, чтобы «стоять, слушать, бояться, исполнять». Как Мэри Поппинс в английском подлиннике – в русском переводе (а тем более в фильме с Андрейченко) ее характер сильно смягчили, очеловечили, а в первоисточнике читая, образ лагерного капо женского пола возникает, надзирательница в тюрьме, а не добрая няня. В английском тексте она ни разу не улыбается и не смеется – лишь изрекает приказы, которые надлежит немедленно выполнять. И если английские дети считают это идеалом няни – то мне их жалко!

А этих – в утиль! Без всякого сожаления – вот совершенно не верю в раскаяние и исправление тех, кто совершил такое. Одно у них право осталось – сдохнуть хоть с какой-то пользой для нашей страны. Так что, Валя, ты им подписочку предложи, на Второй Арсенал в «хозяйство Зенгенидзе». А то фашисты уже кончаются.

Когда-то весь советский Атоммаш размещался на объекте, ради секретности носящий имя «2-й минно-торпедный арсенал СФ». Сейчас это полновесное министерство – но прежнее название осталось в разговоре между «своими», теми, кто начинал. А профессор Зенгенидзе там отвечал за Третью лабораторию, медико-биологическую (сейчас и тут целый главк со своими НИИ, производствами и еще многим). И была там такая деликатная тема, как проверка на живых объектах. Лучевка поражает кровь, костный мозг, желудочно-кишечный тракт – и если отдельные опыты можно проводить на препаратах (пробирки с кровью облучать), то окончательная проверка – только на человеке, хотя бы на предмет того, как это в комплексе взаимодействует, нет ли побочных эффектов. Знаю, что в иной истории так удалось сделать «радиопротекторы» – таблетки в стандартной армейской аптечке, на какой-то срок резко повышающие устойчивость организма к радиации. Однако же этот препарат имел и побочные действия, а главное, принимать его надо было заранее (перед атомным ударом врага!). Потому у нас не удовлетворились копированием образцов с «Воронежа», поставлена задача сделать что-то лучшее, научиться эффективно лечить лучевку. И тут встал вопрос об опытном материале!

Как сказал товарищ Сталин – чтоб даже мразь, заслуживающая смерти, сдохла с пользой для СССР. «Ужасов сталинского режима» не было – и мы не японцы, как генерал Исии, чтобы толпой гнать людей в подопытные «бревна». После Победы хватало и человеческой мрази – фашистские каратели, полицаи, бургомистры, бандеровцы и прочие «лесные братья». Как некая Вера Пирожкова – которая при немцах работала переводчицей в псковской комендатуре, а еще подрабатывала приведением в исполнение приговоров гестапо, по десять марок за каждого расстрелянного подпольщика или партизана, сами немцы этой грязной работой брезговали, поскольку «деморализует». И Тонька-пулеметчица, кто палачествовала на Брянщине, кончила свою поганую жизнь там же – а вот уголовные до пятидесятого года туда не попадали, было негласное правило, только фашистов и их пособников, уж больно жестоким считался Второй Арсенал, страшнее расстрела или повешения. Затем фашистов стало не хватать и на конвейер пошли свои душегубы (не политические!). Причем согласно закону, дело было добровольным: смертнику (а после и осужденному на «четвертной») предлагали подписать бумагу о согласии заменить наказание на опасные медицинские эксперименты, пятнадцать лет в первом случае, и десять во втором. После чего считалось, теоретически, ты будешь свободен – вот только редко кто из подопытных оставался жив после всего одного года, в последнее время наметилась тенденция к увеличению, но все равно, до конца срока никто не доживал, и смерть была предельно мучительной и неэстетичной. Другие отрасли советской науки тоже требовали людей-испытателей (например, фармацевтика), но там обходились добровольцами, да и опасность была много ниже. Если в будущем и тут появятся всякие новодворские, то, наверное, станут лгать, как на опыты тысячами вывозили зеков из лагерей. Могу заверить, что выбор кандидатам предлагался сразу после вынесения приговора. И исключительно тем, кто шел «по четвертой масти».

Тут немного скажу про иерархию в местах заключения. Если прежде было (а в иной истории так и осталось): на самом верху главари, «паханы», под ними «блатные» (тоже профессиональные преступники, но пока еще не главари), дальше «мужики», и в самом низу «опущенные» – то здесь тюремному «университету», когда на свободу выходили еще более озлобившиеся и закоренелые, объявлена решительная война. «Кто не работает, тот не ест» – и если ты, «авторитет», не желаешь трудиться, поскольку твой воровской закон запрещает, значит, сдохнешь и тебя закопают. «Сучьи войны», в той истории завершившиеся победой «правильных воров», здесь имели совсем иной результат. В итоге, среди осужденных высшей («красной») мастью считаются бывшие фронтовики (или хотя бы в армии отслужившие, или просто согласившиеся активно сотрудничать). Второй категорией – «мужики» (те, кто оступился случайно). Третьей – «воры» (и бывшие «авторитеты», и их шестерки, все в одном котле). И самой низшей, четвертой мастью – «фашисты», это бывшие бандеровцы, «лесные», полицаи, предатели (к ним же примыкают и «опущенные» – кто осужден за что-то гнусное и подлое). Так вот, «на опыты» предлагают, как правило, «фашистам», но бывает, что и ворам. Ну а к кому Анохтина-сынка с компанией причислить, лично мне без разницы – что заслужили, то и получите!

Валя после рассказывал, что все трое подписали – радостно суча ножками и едва не блея от восторга, что им, как казалось, сохраняют их никчемные жизни. Живы ли они сейчас, год спустя – мне абсолютно неинтересно. У меня нет жалости к ним – потому что мне жаль Софью Эдуардовну, ее последние слова были – Алешенька, за что?

После того дела у меня ощущение было, что вывалялась в грязи. Хотя обычно наша Служба не подменяет собой угрозыск и МГБ. Более характерные сегодня наши дела (если говорить о рутине) – как, например, еще в пятидесятом было решено выпустить в театральный репертуар «Собачье сердце» Булгакова. По поводу которого сам товарищ Сталин вынес вердикт: